Мёртвая зыбь

Ни десятилетия разлуки, ни тысячи километров, разделявшие их, не ослабили старой дружбы, и друзья заговорили, словно вчера расстались. Только шахмат не оказалось под рукой, чтобы сыграть очередную партию.

Рассмотрев художественное изделие уральских мастеров, Костя, усевшись в кресло напротив Саши, сказал:

— Ну, старче, не буду удручать тебя буднями моих серых дней, которые расцветил я лишь посвященными тебе стихами в знак светлой зависти к твоей бурной звездной жизни, — и, встав перед Сашей с кресла, он прочел сердечные стихи:

ЗВЁЗДНЫЕ ЧАСЫ

Далёкой весною тридцатого года

Мы деревцу дружбы сказали: “Расти!”

Душевный, как песня, обычай народа

Стал памятной вехой на нашем пути.

Солдаты эпохи, ни с чем не сравнимой,

А ныне уже ветераны её,

По звёздным часам мы сверяли ревниво

Твое и моё, и других бытиё.

Оно было трудным, в огнях пятилетки,

Жила и страдала родная страна,

А скоро у страшной, кровавой отметки

Бескрайним пожаром взметнулась война.

Тех мук несказанных и крови той море

Народы фашизму вовек не простят.

Нет дома, куда не стучалось бы горе

И страшен итог невозвратных утрат.

Допишут историки мудрую повесть,

Оставят потомкам сказаний тома,

Как выжила в битвах вселенская совесть,

Как злом порождённая гибла чума.

И мы, как и прежде с тобою на марше,

Заветные цели за далью видны,

И если сегодня ты пишешь о Марсе,

То твой марсианин — не символ войны.

И если сегодня к далёкой Венере —

Мечте твоей страстной — летят корабли,

Близка эта быль. Во Вселенную двери

Землянам, открыл первый спутник Земли.

И нам не стареть бы… как дереву дружбы,

Что мы посадили когда-то с тобой,

И долго нести нашу верную службу,

Солдатскую службу Отчизне родной.

— Что ж, друже, посвященьем своим ты мне удружил. Время наше глубоко взял и высоко поднял. Только меня ты еще больше разбередил.

— Разве что не так? — насторожился Костя, — “Аэлита”, которой я любуюсь, лучшее доказательство признания твоего литературного пути народом.

— Дело в том, что собираюсь я, Костя, поставить здесь точку.

— Ты что, с ума сошел? В таком месте сойти с дистанции? — опешил Костя.

— Ты не понял меня. Точка между фразами, а вернее сказать, на переломе пути.

— Как тебя понять?

— Как хорошо, что выкроил для меня этот денек. Я рассчитывал посоветоваться здесь с тобой. С твоей давней подачи написал, встретившись с Нильсом Бором роман “Фаэты”, а после знакомства с Илизаровым и рассказа тебе о нем, новеллу “Ноктюрн”. Вот и теперь стою перед развилкой дорог, как сказочный всадник перед камнем с надписью.

— Прямо пойдешь, ничего не найдешь, — подсказал Костя.

— Направо свернешь, коня потеряешь, — продолжил Званцев. — Налево — с конем пропадешь.

— И что же ты выбрал? Куда двинешь? Пути какие?

— Да вот, Костя, получил я перед отъездом, письмо из Новосибирска от некоего Кожевникова, который поставил меня перед развилкой дорог. Вот прочти, я захватил письмо с собой.

Костя достал из кармана футляр, вынул очки для чтения, взамен положил снятые обычные, и, надев другие, погрузился в чтение письма, иногда взглядывая на друга поверх стекол.

“Уважаемый Александр Петрович! Я приветствовал ваше вторжение в заскорузлую науку метеоритчиков с гипотезой о тунгусском метеорите. Вы сумели перевернуть застывшие ортодоксальные взгляды, зажгли энтузиазм научной молодежи, заставили читателей самостоятельно и дерзко, как вы, мыслить, искать, выдумывать, пробовать, переносить тяготы добровольных экспедиций.

Это вселяет в меня надежду, что вы откликнетесь на мой призыв так же инициативно вторгнуться в другую область науки — в математику целых чисел, где неразрешимой загадкой стала с виду простенькая “ВЕЛИКАЯ ТЕОРЕМА ФЕРМА (Х ⁿ + Yⁿ /= Zⁿ). Ферма так записал ее: “Ни куб на два куба, ни квадрато-квадрат и вообще никакая степень, кроме квадрата, не может быть разложена на сумму двух таких же”. Он не привел ее доказательства — не хватило места на полях его настольной книги “Арифметика Диофанта”.

Более трехсот лет ученые разных стран пытались восстановить это доказательство, в конце концов решив, что его вообще нет и великий ученый ошибся. Я же считаю, что доказательство нужно искать в работах самого Ферма. И я это сделал. И готов познакомить со своим открытием и вас, Александр Петрович, и любого из серьезных математиков, которых вы заинтересуете, если напишете об этом”. И он сообщал свой адрес.

— И о чем же ты задумался, старче? На какой подвиг подвинуло тебя это письмо?

— Оно вроде огонька, поднесенного к нефтяному фонтану, и я готов вспыхнуть.

— Пламенем увлечения? Так что же тебя останавливает?

— До сих пор, Костя, шел я по накатанному пути, писал о том, что может случиться. Звал в будущее молодежь.

— Святое дело! Зачем же сворачивать с такой дороги?

— Надо перенестись в прошлое другой страны, оказаться среди незнакомых людей, говорящих на чужом языке иной эры.

— Не ты ли считал воображение подобным “машине времени”, способной перенести в любое время. А воображение тебе не занимать стать.