Но Константин Афанасьевич Куликов не получил это последнее дружеское послание. “Безжалостное” Время не пришло на помощь, а явилось к нему, чтобы забрать его с собой в бесконечную, куда уходят гиперболы, даль, которая так угнетала исследователя кривых высшего порядка Блеза Паскаля, что, спасаясь от непознаваемого он ушел в монастырь.
Ушел в небытие и Костя Куликов, всегда страдая стенокардией,… оставив после себя добрую память горожан, проникновенные стихи и переписку со старым другом.
Часть восьмая. МИРАЖИ
Глава первая. Правители
Два неизменных шахматных партнера — Званцев и его друг, маститый прозаик Платонов, на этот раз не играли в шахматы, а, застыли у телевизора, оба отнюдь не увлекающиеся передачами. К экрану приковала их трансляция съезда.
— Мы с вами, Саша, не делегаты съезда, какого на нашей памяти у нас в стране не бывало, но сидим как бы в зале. Спасибо телевидению.
— Спасибо Михаилу Сергеевичу Горбачеву, кто созвал “съезд свободных ораторов” и в нашем 1989 году выпустил джина из бутылки, — отозвался Званцев.
— Вы так думаете, Саша?
— Уверен.
— Что понимать под “джином”? Провозглашенные Горбачевым общечеловеческие ценности? Но что может быть выше свободы слова, печати, собраний? Или свободы личности?
— Смотря по тому, какой цели они служат?
— Как какой? Для самовыражения!
— Но для кого? Для себя или для других?
— Причем тут другие?
— “Мир станет общим. Каждый — побратим.
Мне — ничего. А всё, что есть — другим”.
— Ну, знаете ли, этого никогда не будет! Откуда это? Чье?
— Из сонета — Кампанелле.
— Ах, этот сумасшедший монах, который просидел тридцать лет в одиночке, тронулся и написал свою утопию с общими спальнями и общими женами, представив это “коммунизмом”. А что из этого вышло за семьдесят лет нашей с вами жизни?
— При нас никакого коммунизма не было. Мы только мечтали о нем. И без общих жен. Но без хозяев, живущих чужим трудом. Этим светлым учением прикрывались темные дела, как прикрывалась христианством испанская инквизиция. Но нельзя забывать и хорошее, чему мы были свидетелями. Страна обрела мощную индустрию, подняла культуру, в том числе малых народностей, не знавших даже письменности, ликвидировала вековую неграмотность простого люда. Оказалась мощнее всей европейской промышленности, захваченной Гитлером. Добилась Победы над гитлеровским нацизмом и стала в числе первых стран Земного шара.
— И жили мы изгоями цивилизованного мира за железным “занавесом недоверия” И пустые полки украшали магазины, а на Западе, для удержания цен, сжигали пищевые продукты.
— Мы послушали с вами с экрана и Гавриила Попова, и Собчака, и Юрия Афанасьева, и Бориса Ельцина, и символа перемен, академика Андрея Сахарова. Что нам предлагают взамен их (и вашего!) свободного поношения прошлого? Рыночную экономику с беспощадной конкуренцией. Стихийное саморегулирование с полным произволом цен на товары. Отказ от разумного планирования, к которому обратился даже Рузвельт, чтобы вывести Америку из кризиса 1929-го года.
— Вы, Саша, заговорили, как оратор на съездовской трибуне. Вам явно не хватает делегатского мандата. А у меня нет вашего инженерного мышления. Я мыслю образами. И образы “бунтарей против уродств минувшего” мне импонируют.
— Хотите образов? Извольте: за гневными фразами демократов стоит “Всеобщий ринг”, где боксеры бьются до полного нокаута, чтобы перешагнуть через поверженного. Ратуют за “общество равных возможностей”, когда человек человеку — волк или, в лучшем случае, бездушный компьютер, с неизбежным падением морали и потерей всего, что было завоевано народом и станет собственностью немногих. И эти, якобы, “равные” возможности в приобретении начального капитала, очень часто связаны с темным его происхождением. Как в той же Америке. Династия видных миллиардеров ведет начало от знаменитого пирата Моргана, кто грабежом и… убийствами на море заложил основу капиталистического процветания потомства. В той или иной мере это касается и других денежных магнатов. Едва ли у нас, если мы свернем на этот путь, будет по-иному. Это, как бы, закон Природы.
— Я не думаю, что до этого может дойти. Слишком мы привыкли к плановой дисциплине.
— Так от нее, как от кандалов, и хотят избавиться в первую очередь вырвавшиеся из бутылки ораторы.
— Они на джинов не похожи, — с улыбкой заметил Платонов. — Чалмы не носят, хотя, признаться, ошеломили меня.