Мертвая зыбь

Орка взлетела над океаном вертикально, свечкой, и плюхнулась обратно в волну, подняв прозрачный веер воды, сияющий по краям. Обрадовалась? Олаф не назвал бы ее крики радостными… Она снова кувыркалась в воде, разгонялась до неимоверной скорости и совершала немыслимые прыжки. Снова хотела что-то показать? Или… Или именно там затонул катер? Эта мысль обдала холодом, развеяла доброе от солнечного дня настроение… Представилось, как кит вытаскивает со дна мертвое человеческое тело… Да нет же, нет! Катер затонул гораздо дальше, косатка плескалась метрах в тридцати от берега. Однако кто знает, сколько еще мертвецов лежит вокруг этого островка… Островка с особенным стратегическим положением - самого южного в архипелаге Эдж, самого южного из всех островов и архипелагов Шпицбергена. Не будь Планета круглой, отсюда был бы виден Большой Рассветный.

Олаф с тоской посмотрел в океан. Обычно в экспедициях он не вспоминал о доме, да и некогда ему было скучать. А тут подумалось вдруг об Ауне и девочках - даже если с катера не ушел сигнал бедствия, теперь ясно, что случилась беда. И, наверное, дочери об этом не узнают, но Ауне… Впрочем, это Инга еще маленькая, а Эльга стала совсем взрослой, она все понимает, от нее не так просто что-то скрыть. Тринадцать лет… Отправляясь в экспедиции, Олаф не испытывал чувства вины, несмотря на старания Ауне, но, возвращаясь, всегда жалел ее. Должно быть, потому, что, прощаясь, она дулась, а встречая - плакала. У нее были удивительные бирюзовые глаза. Не как небо, нет, а как настоящий самоцвет: при разном освещении казались то голубыми, то зелеными. От слез они становились прозрачными и зеленели. В последнее время он стал замечать заплаканные глаза и у старшей дочери. Помогала матери не надеяться?

Раньше Олафу не случалось думать о том, что его ждут, это как-то само собой разумелось, а теперь и согрело, и добавило тоски. Захотелось вернуться, обязательно вернуться, захотелось встречи на причале Большого Рассветного. Чтобы Инга бежала к нему со всех ног - поймать ее под мышки, подбросить вверх. Эльга по причалу уже не бегает, стесняется, стоит и ждет, но в последний миг бросается на шею: «Папка, папка! Наконец-то!» - и от ее взрослости не остается и следа. А Ауне плачет - молча плачет, незаметно сбрасывает слезы одним пальчиком, делает вид, что сердится, но прозрачные зеленые глаза ее выдают. И все равно вечером готовит котлеты из трески, которые терпеть не может, - их любит Олаф.

Орка кричала вслед так жалобно, так пронзительно… Будто он оставлял ее умирать. Скалы поднимались вверх все круче, кое-где по краю двигаться было опасно - Олаф обходил такие места по склону, теряя из виду кромку воды. Но неизменно возвращался на обрыв.

В самой высокой точке острова он обнаружил кострище, обложенное камнями с трех сторон. Огромное кострище, больше полутора метров диаметром. И, понятно, никто не стал бы на этом месте греться у огня - это был сигнальный костер, видимый с воды на много километров. В ясную погоду.

Они просили о помощи… Наломать руками дров для сигнального костра - совсем не то, что собрать дрова для махонького очага на лежке. Притащить дрова наверх - в носках, без верхней одежды! - на продуваемый всеми ветрами обрыв? Чтобы побыстрей замерзнуть, что ли? Слишком мала надежда на помощь и слишком велика вероятность умереть, шкурка не стоит выделки. Значит, другого выхода не было? Значит, без помощи - без немедленной помощи - их ждала неминуемая гибель?

Помощь не пришла.

Приступ внезапной паники не предполагает столь сложных действий, расчетов больше чем на один шаг вперед. Значит, они не только чувствовали страх, но и осознавали угрозу? А был ли приступ внезапной паники? Сигнальный костер перечеркивал все предыдущие рассуждения Олафа и оставлял лишь две самые глупые версии: сумасшедший инструктор и… цверги. Кому еще не нужно от живых ничего, кроме их жизни? Только безумцам или мстителям.

Солнце качалось на волнах долгой дорожкой, искорками вспыхивало на ребристом глянце океана, просвечивало кристально чистую воду цвета аквамарина, трогало лицо теплыми лапками… Какие цверги? Ночью, в темноте и одиночестве, детские страхи можно заливать спиртом, но средь бела дня, на солнце, - это не детские страхи, это очевидные признаки безумия.

Березовые сучья и еловые лапы оставили следы на склоне - хвоя и обломанные веточки тянулись за ними дорожкой, - и Олаф направился вниз, в чашу. Орке это не понравилось - она душераздирающе кричала ему вслед.

Здесь спуск был гораздо круче, сапоги скользили и ничего не стоило сломать шею, оступившись. А ведь ребятам пришлось проделать этот путь не раз и не два… Да еще в состоянии гипотермии, с плохой координацией движений… Олаф вспомнил обрезанный снизу огарок свечи: вот на что пошла его половинка - на розжиг сигнального костра.