Мертвая зыбь

- Подождите. Сема, конечно, сбежал, а мы на мели. Еле устроилась к Бискеру, был такой. И вот, смотрю однажды сквозь дырочку в занавесе и вижу в ложе... Массино! В визитке, одет с иголочки, на мизинце бриллиант в пять или десять каратов. Снимаю хитон, переодеваюсь, бегу в зал. Он выходит из ложи, еле догнала, стала в проходе и говорю: "Здравствуйте, месье Массино!" - "Здравствуй, говорит, деточка! Как живешь?" - "Что я, ты-то как живешь, пупсик?" - "Я всегда хорошо", - отвечает. Меня злость разбирает: "Ты хорошо, а я, несчастная, из-за тебя тюремную похлебку хлебала на Гороховой и в Бутырках". А он, негодяй, усмехается. "Что ж, говорит, не всё же ананасы и шампанское. Бывает. Я спешу, миленькая... Во-первых, я не месье Массино, а во-вторых, это тебе". Лезет в карман и сует мне какие-то скомканные николаевские пятерки и деникинские "колокольчики". Тут я взбеленилась и во весь голос кричу: "Мерзавец! Это ты мне за все, что я вытерпела из-за тебя?!" Кругом люди, толпа... Он побелел от злости, схватил за руку и шепчет мне прямо на ухо: "Милочка, завтра все уладим! Пятьсот фунтов стерлингов и виза в Париж". Я опешила и поверила, дура...

- И что же?

- Подождите... Только он отошел, бежит ко мне Бискер, ну этот импрессарио, и говорит: "Ты с ума сошла! Ты знаешь, кто это? Это самого Черчилля уполномоченный". А я нахально отвечаю: "Тем лучше. Значит, все будет, как он сказал". Я вас не утомила?

- Нет.

- Ног не чуяла от радости. Позвала подружку, Нэличку, и прямо в бар. Напились, меня поздравляют. Возвращаюсь к себе в ришельевскую гостиницу, там у меня номер был, Сема устроил, легла спать, и вдруг страшный стук в дверь. Открываю, вламываются два офицера, один в черкеске. Я в одной сорочке, прыгаю в постель, а этот, в черкеске, срывает одеяло и кричит: "Одевайся, красная!.." И такое слово добавил, я даже повторить стесняюсь. Накинули на меня манто - и в контрразведку. Вот тебе пятьсот фунтов и виза в Париж! Боже! Чего я не натерпелась. Особенно этот, в черкеске. Что ни слово - мат и хлыстиком... Да так больно. Потом швырнули в какой-то чулан. Утром отпирают. Офицер, кажется ротмистр, говорит: "Это мы вас поучили для первого знакомства, а если не оставите мистера Рейли в покое, дешево не отделаетесь". Какой негодяй!

- Негодяй, - согласился Якушев. - А все-таки здесь вы каким образом?

- Как все.

- Ну, не совсем "как все". Вероятно, по-разному.

- Из Одессы, слава богу, один механик с парохода "Дюмон д'Юрвиль" устроил в трюме, и вот я в Константинополе, служу у месье Томаса, в "Максиме", он ведь и в Москве держал "Максим". Потом один знакомый, пан Мархоцкий, вывез в Варшаву, а оттуда в Париж вместе с Пашей Троицким и Шурой Вертинским... Здесь у нас мило, не правда ли? Да, я и забыла спросить, вы-то откуда?

- Проездом... В общем, из Берлина.

Шуршащими мелкими шажками приближается метрдотель. Наклоняется над Милочкой и, зверски улыбаясь, говорит сквозь зубы:

- Мистер Блум обижается.

Милочка посмотрела в зеркальце и попудрилась.

- Скучный он, мистер Блум... - И помахала ручкой Якушеву: - Un de ces jours!*

______________

* Как-нибудь на днях (франц.).

- Вы изволили прибыть из Берлина? - осведомился метрдотель. - Как там, в Берлине? Ничего?

- Средне, - ответил Якушев и встал.

Во втором часу ночи пришел в гостиницу. Никто ему не звонил. Спал плохо. В девять утра решился идти к Захарченко. Вдруг зазвонил телефон. Голос Марии: "Можно к вам? Я не одна". Он идет к двери, влетает Мария, за ней смуглый брюнет с отличной воинской выправкой. Протягивает руку:

- Кутепов, Александр Павлович. Прошу любить и жаловать. Дайте я на вас погляжу, дорогой мой... - ведет Якушева к окну.

- Так вот вы какой... - Якушев усаживает Кутепова и Марию. Она самодовольно смеется.

- Вы оказали мне честь, просили быть вашим представителем в Париже, говорит Кутепов, - а я счастлив быть рядовым членом вашей организации. Кстати, почему "Трест", эдакое сугубо коммерческое, торгашеское название?

- Для конспирации, за границей мы маскируемся под сугубо коммерческое, невинное предприятие... Нэп.

- Ну, вам видней. Я все знаю от Марии Владиславовны. Знаю и восхищаюсь!

- Раз вам все рассказала Мария Владиславовна, мне нечего добавить. Хочу вас послушать, вы наша опора, наша надежда, Александр Павлович!

- Прежде всего верю в ваш "Трест"! Никаких сепаратных выступлений не допущу. Мы с вами заодно. Наша цель - добывать здесь для вас средства, посылать вам самых надежнейших из наших людей. Здесь все прогнило, протухло, кроме моих людей. Надо переломить эмиграцию, расположить влиятельных лиц в пользу "Треста". И разумеется, потрусить денежные мешки. Марков - выжившее из ума дерьмо! Притом наглое, самонадеянное, как они все там, в Монархическом совете. Вокруг великого князя собралось дрянцо: Оболенский держит руку Маркова; Сталь фон Гольстейн - старая шляпа; Трубецкой - сибарит и лентяй. Сами убедитесь, мы съездим к его высочеству в Сантен-Сервон.

Мария Захарченко сияла и смотрела влюбленными глазами на Кутепова.