Мертвец

Я прошлёпал до места, где Хлебозаводская пересекалась с улицей Горького, завернул за угол, прилип к забору и стал ждать. Через минуту вырулил и этот апельсин. Увидел меня, заулыбался, будто мы с ним в детском садике на одном горшке сидели.

Я шагнул к нему. Хотел взять за шкварник, встряхнуть слегка, но не встряхнул. Остановился.

В нём что-то не так было. Там, на школьном дворе, я этого не заметил, а теперь вот видел прекрасно, этот тип был какой-то... не знаю. Как если бы взяли привидение, вернули ему мясо и кровь, но не до конца, ликстричество, блин, кончилось. Материальность вернули, а жизненную энергию закачать забыли, вот он и ходит еле живой туда-сюда. И додохнуть никак не может.

Нескладный. Такое литературное слово, в книжках пишут, но подходит как нельзя лучше. Нескладный — значит, не так сложённый. Криво сложённый, кое-как, тяп-ляп, с ошибками. Это как раз про него. На плечах какие-то шишки, шея изогнутая, с буграми позвонков, так и хочется пересчитать. Дубиной. Тонюсенькие ручки торчат из плеч в разные стороны, будто там, за спиной, у него такие широчайшие мышцы, что рубашка не выдерживает. Но никаких мышц на самом деле нет, спина вполне впалая. Вот принято говорить, что грудь бывает впалая. Но и спина, оказывается, тоже впалая приключается.

Ага.

Нескладных людей полно, взять того же Вырвиглаза. Весь будто в разные стороны родился, бушует в нём тугая безумная дурь, всё время куда-то бежит, с кем-то ругается, что-то ломает, плюётся, кусается, царапает. Руки-ноги так и мелькают.

А здесь... короче, не Вырвиглаз. Какие-то вялые, макаронные движения. Я схватил его за шиворот, а он даже сопротивляться не стал, как мокрица какая. Улыбался, выставлял вперёд лопатообразную верхнюю челюсть с выступающими клыками. Но клыки были при этом прозрачные, что ли, через эмаль виднелись синие прожилки, зубные нервы...

Жуть.

И глаза.

Он их тоже выставлял, глаза у него были под стать. И зубам, и всему остальному имиджу. Дохлые, точно нарисованные на белом лице жидкой васильковой краской. Даже не нарисованные, нет, никто их не рисовал. Просто взяли кисть, обмакнули в банку и ткнули разляписто, а потом по окружности чуть подравняли. Когда Вырвиглаз приносит с рыбалки ершей, ему их чистить лень, и они у него в тазу целый день лежат, до тех пор пока папаша Вырвиглазов не начинает материться и потрошить их самостоятельно. Так вот, у этих ершей, которые сутки проваляются, у них такие точно глаза. Выцветше-лиловые, скучные, как неорганическая химия.

Кукла. От него исходила ненастоящесть, единственной настоящей деталью цвела эта оранжевая футболка, наверное, он её не случайно надел, чтобы хоть что-то сияло.

А вообще мурод. Из мультика сбежал. Есть такие мультики, я видел, там детей уродами всё время рисуют. То голова гигантская и квадратная, то глаза выпученные, то ещё какая аномалия, без аномалии никак. Этот оранжевый был таким вот мультиком. Ожившим. Вернее, отклеившимся.

Картон. Ходячий целлулоид. На цыплячьих ножках. Ёрш на цыплячьих ножках. Зомби. Дохляк. Труп. Жмур. Покойник.

Я его не только не треснул, я его даже отпустил. Мне показалось, что эта мертвечина принялась и на меня как-то заползать, руки стали холодеть, мне захотелось сжать кулаки и подуть в них или, ещё лучше, к печке приложиться. И стоять с ним рядом было как- то неприятно. Я видел по телику про мумий передачу. Так вот, многие смотрители музеев с мумиями рассказывали, что долго рядом с мумией находиться не стоит. Угнетается психика, нарушается координация движений, даже растения рядом с мумией плохо живут, чахнут на корню. Больше чем уверен, что у этого типа дома даже кактусы засыхают. Если вообще растут.

Мумия.

Стоять с ним рядом противно было, я даже назад отшагнул. Этот оранжевый труп с зубами тут же срочно спросил:

Ты ведь Никита?

И с дикцией тоже. Проблемы. Дефект. У меня что, дефективная неделя?

Тебе что надо? — спросил я так грубо, как только мог.

Оранжевый удивился. Так мне показалось, во всяком случае. Зубы выставились ещё на полтора сантиметра, пасть раззявилась.

Ты не знаешь? — снова спросил он.

Да что я должен знать?

Ну это... — Апельсин пожал плечами. — Про нас.

Как просто. «Про нас». Что за день? Через полчаса мне предстоит, может, самый поганский разговор в моей жизни, а этот дурак меня задерживает. И какую-то чушь несёт.

Ты и я... — продолжал булькать он. — Мы ведь...

Я плюнул ему под ноги, взял за руку, отвёл к забору. Прислонил к штакетнику, прижал, чтобы не отваливался. Хотел сказать что-нибудь героическое, но ничего подходящего не придумалось.

Поэтому я придавил его посильнее и отправился дальше, до больницы оставалось всего ничего.

Но он не отставал, тащился за мной. На отдалении, правда, но не особенно скрываясь. Как будто специально. Чтобы меня посильнее взбесить. Ну и это... Добился своего. Я разозлился как мамонт. Нервы у меня с утра были взвинчены, а этот дурак ещё раскрутил. Переполнил чашу народного терпения.

Я опять спрятался, на этот раз за дерево. А когда этот апельсин появился, выскочил.