Мертвец

Новый начальник уже, в общем-то, помог. Отец получит выговор, его лишат премии, сильно наказывать не будут. Но он нас попросил...

Мать замялась.

Попросил, да... Они совсем недавно в наш город приехали... Короче, у него есть сын. Я не знаю, что там с этим сыном, он болеет чем-то. Редкая болезнь...

Она поморщилась. Я слушал. Мать спотыкалась, как Зюзя в глубокую пятницу.

Видишь ли, у него проблемы из-за этой болезни, ему трудно находить друзей... Короче, ты...

Снова пауза. Подыскивает, как это лучше сформулировать. Чтобы мне не так обидно было. Да уж. Понятно, почему отец не смог сказать. Такое на самом деле трудно сказать.

Короче...

Мать принялась мяться. Как будто ей тринадцать лет, её к директору школы вызвали, а у неё как раз ячмень на глазу небывалой силы.

Тут такие вот дела...

Для нагнетания ситуации не хватало графина, сейчас как раз время было налить с дребезжанием воды, часть расплескать по столу.

А в глаза тоже не смотрит, как отец.

Ты должен ему помочь, — выкрутилась мать. — Ты должен помочь этому мальчику. Ты слышишь?

Я слышал.

Его отец очень нас выручил, ты теперь его выручишь. Мальчишку везде обижают, места живого нет, хулиганьё везде пристаёт... А ты сам знаешь, какие тут у нас живут, чуть не такой, так сразу привяжутся...

В охранники меня, значит. Мордоворота приставить им западло, я должен ходить. Нянькой.

Он полжизни по больницам валялся, — мать набирала уверенности, — ему тяжело адаптироваться — новый город, новая обстановка...

Я пожал плечами. Я был удивлён. Если бы аккордеон над моей головой вдруг заговорил, я бы, наверное, меньше удивился. По больницам он валялся, видите ли... А мне-то что?

Сенька не годится, — говорила мать, — сам знаешь, какой он безответственный...

Сенька не годится, а я, значит, гожусь. Гожусь.

Тебе и делать ничего особо не надо. Просто будешь с ним ходить... Ну, куда вы с этим твоим Ильёй ходите? Он тебе не будет мешать, просто надо так...

Я всё не мог до конца понять — серьёзно она всё или как? Может, это шутка просто? Розыгрыш такой? Хи-хи, ха-ха? И я вдруг подумал: хорошо бы полка с кубками оборвалась, чтобы всё это весёлое железо обрушилось на матушку.

Меня это развеселило бы. Да, развеселило. У меня на лето куча планов, и в эти мои планы совсем не входила дружба с каким-то больным идиотом! Да даже если у меня не было бы целой кучи планов... Да надо мной весь город смеяться будет! Да даже не смеяться, даже хуже! Если честно, то я вообще никак не мог понять, как такое могло случиться?! Я что, вообще не человек, что ли? Тумбочка, табуретка? Вот так, просто взяли и назначили...

Милые родители, заряжайте ружья.

Не, это вообще как? Такое бывает?

И что ты скажешь? — спросила мать. — Что молчишь?

А что мне ей было сказать? Что? Нет, я мог вообще-то, у меня в голове уже скопилось двенадцать километров самых добрых и ласковых слов на разные буквы.

Ты должен нам всем помочь...

Сказала она в сто двадцать девятый раз.

Почему я должен всем помочь?

Понимаешь, это всё, конечно...

Вот сами с ним и дружите. Оба.

Сказал я. И поднялся из-за стола.

Ты как с матерью разговариваешь?! — Мать тоже поднялась.

Ну да, это легче всего. Чуешь, что не прав, — иди в атаку. Вообще-то она на меня никогда не орёт. На Сеньку орёт, но ему по барабану, с него как с гуся.

Жизнь приятно удивляет.

Ты как себя ведёшь?! — Мать выпрямилась и едва не стукнулась затылком о полку.

Никак не веду, — ответил я и направился к выходу.

Не смей огрызаться! — завопила мать.

Я даже испугался, что она сейчас на меня кинется, влепит пощёчину. Наверное, так оно бы и произошло, но дверь неожиданно открылась, и появилась Сарапульцева.

Там Белов пришёл, — пробасила она, — принёс этот... ящик... музыку с кнопками. Включать собирается.

Как включать? — Мать мгновенно перещёлкнулась на работу. — А он знает хоть, куда включать?!

Я проскользнул мимо Сарапульцевой, чуть не растянулся на скользком полу, добрался до двери, выскочил на улицу.

Снаружи было уже темно. Через реку переползала туча, велосипедисты рассосались, и фотосъёмщик тоже рассосался, на ступенях никого, дождь собирался, ветер.

Я не оглядываясь сбежал вниз, поглядел на афишу: всё ли в порядке? Так, для интереса. Всё нормально. «Колесницы богов» продолжали оставаться «Колесницами богов», сеансы: четырнадцать, семнадцать, десять — выведено кривым сарапульцевским почерком. Ветер пах водой, мокрой древесиной, бензином. Я плюнул на палец и исправил, Сарапульцева писала мелом, исправлялось легко. «Колесницы рогов». Вот так.

Полюбовался немножечко, затем пошагал в сторону дома, успеть до дождя. Возле восьмилетки меня окликнули. Я остановился. Оглянулся. Из остановки выглядывал тот самый тип. Оранжевый мурод, колесницы рогов, полночная жаба.