Мертвецы тоже люди

Мне послышался скрип уключин, хлопки парусов и смех пьянчужек на южной пристани, дорвавшихся до бочонка с яблочным сидром.

«Предчувствие любви?»

«Он рядом! Тот единственный, чьё имя я когда-нибудь унесу с собой, отвергнув все земные богатства!»

Я тихонько вышла из кухни, прошла через столовую и вошла в гостиную.

Старинный, бальный диван на восьми ножках, казавшийся мне в детстве трамваем (до того он был длинен), стоял не вдоль стены, а поперёк комнаты спинкой к двери.

Вано я заметила, обойдя диван сбоку, и замерла, чуть дыша. Мужчина спал, положив руку на грудь. На ковре рядом лежала раскрытая посередине старинная книга: название вроде на французском.

«Стихи… Франсуа Вийона. Кажется, он писал на пуатевинском наречии… И его повесили…»

Я прочла первые строки стихотворения на развороте:

Frères humains, qui après nous vivez,
N›ayez les cœurs contre nous endurcis…

Et nous, les os, devenons cendre et poudre.

И перевела, чуть шевеля губами:

Братья человеческие, живущие после нас,
Не ожесточайте свои сердца против нас…

А мы кости, превращающиеся в пепел и прах…

– Вернее не скажешь… – прошептала я.

Взгляд остановился на руке Вано.

«Красивые руки… и сильные… и нежные…»

«Что у него в руке? Похоже на кольцо. Странно… не знала, что кольцо с секретом. Крышечка с рубином открыта… а под ней – фотография! Нет, не фотография! Это эмаль, на ней нарисован портрет… финифть. Интересно, кто на портрете?»

Я подошла ближе, нагнулась, чтобы посмотреть, но крышечка неожиданно захлопнулась.

Я разглядывала спящего.

«Он похудел за месяц. И тёмные полукружья под глазами – раньше я не замечала!»

Никто не мешал мне смотреть на спящего и неспешно примечать то, что не разрешалось разглядывать днём. Тонкая трикотажная пижама выгодно подчёркивает рельеф худых бёдер, сухого пресса, а открытые босые ступни и белоснежные щиколотки кажутся беззащитными и нежными.

Сильное тело свободно раскинулось на диванных подушках. Мне захотелось дотронуться до гладкой кожи, поцеловать, лечь рядом и при свете лампы смотреть, как любовник раздевается передо мной.

Взгляд от щиколоток поднялся до колен, к бёдрам, упёрся в спящую под тонкой тканью плоть, заскользил по груди, сильной шее и остановился на губах.

Не знаю, сколько я рассматривала милые черты: вот тут, от угла глаза до подбородка белая полоска тонкого шрама, на шее родинка, а щёки гладкие и белые, а губы… губы шевельнулись.

И тут я заметила, что Вано смотрит на меня. Взгляд ясный, синий, взволнованный и полный ожидания.

Вероятно, он уже давно не спал… если вообще спал.

– Вийона не повесили, ему удалось сбежать… Ты изучила французский? Раньше ты его не знала. – Иван приподнялся на локте и протянул ко мне руку, – Василиса, постой!

Я попятилась. Волна панического страха накатила, и сердце остановилось. Не чувствуя под собой ног, я выбежала из комнаты, вихрем взлетела в спальню и бросилась на кровать.

«Преступник! Убийца! Ненавижу тебя!»

«Как же я люблю тебя!»

«Только бы он не узнал!»

«Люблю до смерти!»

«Мне нет прощения!»

* * *

Кажется, родня, ничего не подозревавшая о преступной деятельности Вано, была на его стороне. Во всяком случае, ему сочувствовали, а ятровки однажды устроили мне настоящий разнос.

Из милых девушек они вмиг превратились в злобных фурий.

– Принимаешь подарки у парня месяц, а сама хоть бы ласковое слово ему сказала! Это неправильно. Мы думаем, ты используешь Вано, – старшая ятровка Живана смотрела на меня с разочарованием.

– Вы ничего не знаете… Иван дарит мне подарки не потому, что я нравлюсь ему.

У старшей сестры округлились глаза:

– А почему же?

– Я не могу сказать.

– Да он здесь и днём, и ночью! Все знают, что из-за тебя! Ходит за тобой, как кот вокруг сметаны! И в лицо глядит, как на икону, глаз не сводит. То так встанет, то этак – только бы ты на него мельком посмотрела. Зачем унижаешь Вано? Парень извёлся совсем… одни глаза остались.

– Неужели не интересно попробовать завязать отношения с молодым мужчиной? Он тебя хотя бы целоваться научит! – младшая Желя удивлённо пожала плечами.

– Ты же не девственница, а строишь недотрогу. Как там говорят… И хочется, и колется, и мама не велит. Или девственница? – не унималась Живана.