– …Скажешь, негоже с людей за сказки деньги брать? Может, ты и права, а может, и нет… Я же не виновата, что родилась на белый свет, а на этом свете самое насущное не хлеб, а деньги. Никуда без них. Даже без любви и семьи обойтись можно, а без денег – никак не обойтись. Главное, меру в деньгах знать. Мало – плохо, много – тоже плохо. Потому как не каждый человек испытание деньгами выдержать может. Вот и превращается такой из
Я с изумлением глядела на странную родственницу. Одета во всё чёрное с ног до головы, как бабка-кликуша, каких полно возле церквей. Длинная шерстяная юбка до пят вьётся вокруг ног крутым колоколом. Блуза, наглухо застёгнутая до шеи под чёрной, шерстяной кофтой, открывает только пальцы с аккуратно подстриженными, чистыми ногтями. Вдовий платок наглухо завязан под подбородком. Душегрейка тоже чёрная, из ткани переливчатой, невиданной, отделанной тёмным куньим мехом.
А на вид бабкой Жива совсем не казалась. Ну, может, лет сорок пять женщине от силы.
– Садись, поешь и спать ложись. Утро вечера мудренее… – бормотала Жива и спешно метала на стол, что бог послал, – завтра день трудный, в школу поедем утром. Она тут недалеко, можно и пешком дойти.
– Так летние каникулы в школе…
– Ну и что же. Учителя работают. Я уже звонила директрисе, договорилась о приёме. Так лучше: сразу тебя запишем. Ни о чём не беспокойся, формальности с пропиской и проживанием я уже, считай, уладила. Ты Арию паспорт отдала?
Я сонно кивнула:
– Он всегда такой немногословный?
– Что же зря воздух сотрясать? – заступилась за сына мать.
– И то верно.
– Наелась? Идём, комнату покажу… Во-от! Нравится? Всё чистое, постиранное, отглаженное… Ты мне вот что скажи, девонька. Говорят, на золотую медаль идёшь? Премудрая, значит, Василиса. Так и кликать тебя все будут, Премудрая.
Помню, глаза слипались от усталости. Я подавила зевок:
– А где же стеклянный магический шар? Разве не полагается смотреть в него и прорицать увиденное?
Жива зыркнула на меня из-под чёрного платка:
– Есть у меня и шар стеклянный: для пущего эффекта народ стращать. Только с тобой он мне не нужен.
Вещунья уселась в ногах на железной кровати:
– Ты слушай, что я расскажу.
– О суженом-ряженом, что ли?
Зевнув, я приготовилась слушать сказку. Сейчас наврёт мне с три короба, но это даже интересно.
– А хоть бы и о нём, – не смутилась сарказмом Жива, – но не скоро он у тебя появится, девонька…
– Через двенадцать лет? Это же уже двадцать первый век наступит! Две тысячи шестой год! Мне исполнится сто лет в обед! – улыбнулась я прорицательнице.
– Двадцать семь лет всего-то… Разве много при твоей красоте?
Слушать вещунью и забавно, и грустно. Бедная тётя Жива! Сама не ведает, что говорит…
– Какой он будет? – поинтересовалась я.
У Живы глаза засверкали. Она мечтательно уставилась в потолок и изрекла:
– Красавец из красавцев… высокий, статный… глаза синие, губы румяные, волосы русые… Всё при нём. Богач из богачей.
Тут мне стало смешно. Я уткнулась в подушку и подавила смешок. А Жива всё расписывала будущего суженого: и горяч, и умён, и верен, и щедр…
– А как я его узнаю? Как пойму, что он суженый?
Тётя Жива оторвала вдохновлённый взгляд от потолка:
– Сердце подскажет. Вот
– Ни за что туда не вернусь! – возмутилась я.
– Вернёшься…
– Не знаю… любимой нет…
– Пусть будет
– У-ух! – только и выдохнула я. – Теперь понятно, что такого субъекта в природе не существует и не может существовать. Я никогда не стану заниматься этим без любви!
– Так по любви всё будет: и у него, и у тебя. Он-то уже давно по тебе сохнет, ждёт тебя, голубка, пока в возраст войдёшь!
– Как же это возможно!
– Знаю только, что любить будешь больше жизни… И ты уже им очарована и хочешь только его…
Я в смятении посмотрела на Живу. Смутный образ мужчины возник и пропал. Вот он опускается передо мной на колени и зарывается лицом в складки платья. Сквозь тонкий шёлк я чувствую прикосновение горячих щёк к бёдрам и в смятении дотрагиваюсь ладонью до кудрей…
Я видела лишь тёмный затылок, склонившийся над коленями, но чрево чутко отозвалось на далёкий, чуть слышный зов суженого.
С трудом сохраняя спокойствие, я заворожённо вглядывалась в черты, затуманенные временем, но ничего не могла разобрать. След от прикосновения жёг кожу, поцелуи жалили огнём и не было сил противиться желанию.