Мертвое море

            Джордж знал, что Кушинг скромничает. Он был кладезью информации. И насколько Джорджу было известно, большинство любителей разбиралось в избранных областях лучше профессионалов. Если что-то для вас является и кровью и душой, а не просто источником заработка, значит вы живете этим. Поглощаете это, дышите этим, даже спите с этим. Он знал, что Кушинг именно такой.

            - Мы обязательно воспользуемся твоими мозгами, - сказал Маркс. - Если найдем выход, позволим выбрать тебе номер двери.

            Джордж подумал, что нельзя было не восхищаться энергетическим уровнем Маркса. Он был всегда на ногах, всегда был готов исполнить танго. Для такого парня пессимизм был немыслим. Ему было не место в его природном ритме. Если б вы спросили его, Маркс сказал бы, что пессимисты это всего лишь философствующие нытики с хорошей дикцией.

            - Давайте привяжем плот к вашей шлюпке и возьмемся за весла, - сказал Гослинг. У меня такое чувство, будто эти каналы, проделанные в зарослях водорослей, случайно или преднамеренно, куда-то ведут. И я хочу знать, куда именно.

            - Здесь есть течение, - сказал Маркс. - И оно тянет нас в том направлении. Рано или поздно мы окажемся там, можно конечно убиться греблей и увидеть это прежде, чем оно увидит нас.

            Чесбро открыл, было рот, чтобы что-то сказать, но потом передумал.

            И Джордж понял, что, возможно, это к лучшему.

            Маркс объяснил им, что все, выплюнутое в это место, похоже, плывет в том же направлении. Поэтому, если есть еще выжившие, они окажутся там

             - И кто знает? Если это то же самое место, которое засасывает корабли и самолеты из Треугольника и Саргасс с незапамятных времен, то они, возможно, тоже здесь. Господи, хоть бы мы нашли хорошую лодку... я занялся бы двигателями и топливом... черт, я бы вернул нас домой, или хотя бы попытался.

            А это, как понимал Джордж, было почти то же самое, как свыкнуться с мыслью жить в этом месте.

            Надежды здесь было мало... но лучше, чем плыть по течению и грустить. Джордж испытывал странное чувство, что они стоят на пороге открытия. Он лишь надеялся, что оно будет не с большими зубами и пустым брюхом.

18

            Проснувшись, Менхаус инстинктивно понял, что что-то не так.

            Его веки, затрепетав, открылись. Он не мог описать это, но чувствовал, так же как чувствуешь кого-то, находящегося рядом с тобой в темноте. Не нужно видеть, или слышать, можно просто чувствовать. Навязчивое ощущение присутствия... не менее заметное, чем прикосновение чьих-то ногтей к твоей спине.

            Сакс слегка похрапывал.

            Чокнутого Слима Менхаус не видел. В каюте было слишком темно. Тени гнездились, как змеи, находили друг друга, сливались воедино, и спаривались, порождая ползучий выводок вьющейся тьмы.

            Менхаус попытался сморгнуть наваждение, ибо было что-то определенно противоестественное в этой темноте.

            Он прислушался. Да, теперь он слышал это. Он слышал тьму.

            Едва уловимый шелест, но он почувствовал его. А еще он услышал какой-то влажный звук волочения. Как будто мокрое, изъеденное молью одеяло тащили по полу. Он сглотнул, приподнялся на локтях, вытянул шею, прислушался. Вот. Он снова это услышал. Осторожный шорох. Такой звук могли издавать в темноте змеи... но это были не змеи. Менхаус хорошо это знал. Не здесь. Не на этом мертвом корабле посреди бескрайнего кладбищенского моря. Нет, это было намеренно осторожное перемещение. Нечто, старающееся не шуметь. Нечто, знающее, что его слушают, и пытающееся быть незамеченным.

            Менхаусу хотелось списать это на игру воображения, на нервы, но тщетно.

            Ибо теперь он не только слышал это, но и чувствовал его запах.

            Прогорклый, влажный запах. Так может пахнуть нечто, поднятое со дна пруда.

            Осторожно Менхаус нашел зажигалку и щелкнул ей.

            - Сакс? - шепотом позвал он. - Сакс?

            Ничего.  Сакс спал мертвецким сном.

            Лишь тот шелест.

            Менхаус спустил ноги с койки и тихо, по-кошачьи, спрыгнул на пол. Схватил одну из свечей, найденных в салоне, и зажег.

            Койка Маковски была пуста.

            Нет, не пуста. Не совсем. Там была какая-то форма, очертания чего-то твердого. Да, Маковски там был, но закутанный в паутину из тени.

            Только тень эта не двигалась... не рассеивалась, при попадании на нее света.

            Да, когда он подошел со свечей к Маковски, тьма не отступила. Она саваном висела над ним. Чернее черного, блестящая от влаги, маслянистая тьма. Казалось, она чуть вздрогнула от вторжения света, словно и не тень это была вовсе, а нечто, притворяющееся таковой.

            Менхаус почувствовал, что сердце тут же замерло в груди.

            Маковски был полностью закутан в это вещество.

            Выглядел так, словно его обмакнули в деготь.

            Когда Менхаус стал подносить свечу ближе, масса начала сползать с Маковски, словно горячий воск с его изумленного лица. Толстый, змеевидный сгусток выскользнул из его раскрытого рта со звуком выдернутых из рыбьего брюха кишок. Маковски начал конвульсировать, давиться, всхлипывать и дрожать. Черное вещество походило на живую ткань, мясистую и извивающуюся. Даже было видно сокращение мышц под этой неопреновой кожей.