Мертвое озеро

Калинский молодость свою провел не столько с пользою, сколько с удовольствием; он ухаживал тогда за актрисами, ставил на карту большие куши, услаждался дорогими винами и решительно не заметил, как прошла не только его молодость, но даже как с годами прибавилось долгов на его большом, но уже заложенном имении. Продав часть своего имения, он не мог оставаться жить в столице, где страдало его самолюбие, где начинали уже говорить о красоте и победах других молодых людей, хвалили ценный подарок, сделанный актрисе не им, а каким-нибудь купцом. В провинции Калинский ожил вновь, сделался предметом разговора всех, и где недоставало ему денег, он употреблял хитрости, интриги, так что в ту минуту, когда мы познакомили его с нашими читателями, Калинский смело шел, не останавливаясь, к достижению своей прихоти или удовлетворению своего самолюбия и не задумывался ни перед какими средствами, лишь бы иметь успех. Любская имела в лице Калинского самого злейшего врага; он был главною пружиною неприятностей между Любской и Ноготковой; равно и в публике он устроивал всегда так, что если Любская играла вместе с Ноготковой, то последнюю непременно лишний раз вызывали, а Любской даже шикали, хотя шиканьем он только сердил публику, которая с досады принималась рукоплескать Любской. Он также научил содержателя театра, раболепствовавшего перед всеми любителями театра, потому что они делали ему большие вспомоществования, не давать пьес, в которых Любская имела успех. Ноготковой шили для новых ролей новые костюмы, а Любской перешивали старые. Трудно передать все мелочи, которые самого агнца в состоянии рассердить, а не только женщину раздражительную и самолюбивую…

Через неделю после визита своего к Калинскому прачка решилась идти просить Любскую о ходатайстве: так как Калинский много расспрашивал Катю о Любской, то прачка надеялась, что он для Любской похлопочет о Кате.

– - Здравствуйте, Олена Петровна! -- низко кланяясь, сказала прачка, войдя в одиннадцать часов утра в кухню к Любской.

– - Ну, здравствуй! -- отвечала небрежно женщина лет тридцати, с лицом, бровями, ресницами, губами, глазами и волосами пепельного цвета. Роста она была очень высокого и неимоверно сухощавого сложения, грудь впалая, пуки длинные, плечи сутуловатые, которыми она поминутно передергивала. К довершению прелестей, одна щека у ней припухла, что придавало ее лицу какое-то постоянно гордое, саркастическое выражение.

Она была горничная Любской и в эту минуту распивала кофе.

– - Олена Петровна, матушка, будь моей Кате второй матерью.

– - Ну, что нужно?-- грубо перебила горничная прачку.

– - Замолви словечко: скажи, что, мол, сударыня, пришла прачка.

– - Что учишь-то! разве не умею говорить, что ли? Чего ты хочешь?

– - Попросить вашу барыню, чтоб она замолвила словечко об Кате.

И прачка умильно глядела на горничную, которая презрительно отвечала:

– - А! небось теперь: "Олена Петровна, мать вторая!" -- а то, не спросясь никого, полетела… туда же -- хочет, чтоб дочка актрисой была!

– - Матушка Олена Петровна, посуди сама: ну что я, бедная, ну куда я ее пристрою?

– - А отчего она не может быть прачкой аль горничной? чем мы хуже ее? Не в свои сани садишься!

Прачка тяжело вздохнула и с покорностью отвечала:

– - Олена Петровна, ведь я ей мать. Ну как не пожелать своему детищу счастья?

– - Великое счастье -- кривляться! -- с презрением воскликнула горничная и вслед за тем грубо прибавила постучавшемуся в дверь: -- Ну, кого еще несет?

Дверь раскрылась: показалось лоснящееся лицо небольшого мужчины средних лет, опрятно одетого.

– - Ах, Семен Семеныч! -- передернув плечами, закатив под лоб свои пепельного цвета глаза и заморгав быстро ресницами такого же цвета, нежно воскликнула горничная.

Семен Семеныч был камердинер Калинского. Он с утонченного учтивостью расшаркался с горничной и с прачкой, у которой осведомился о здоровье мужа, на что получил ответ:

– - А что ему, батюшка, делается! лежит себе да возится с негодными котами.

– - Ваша барыня спит? -- спросил, улыбаясь, Семен Семеныч.

– - Хороша барыня! -- насмешливо отвечала горничная и с любопытством спросила: -- А вам на что, Семен Семеныч?

– - Вот-с!

И Семен Семеныч показал письмо, лукаво улыбаясь.

– - Ну уж… право… вы ведь знаете, как она мне грозила, если я буду с вами знакома.

– - Ничего-с! тут вот-с насчет ихней Катеньки сказано-с!

– - Ах, боже ты мой, родной, ну как его милость…-- завопила прачка.

– - Ну что горланишь! -- сказала горничная и, закатив глаза, обратилась к Семену Семенычу: -- Вы уверены, что из этого письма ничего не выйдет?

– - Не извольте сумлеваться: я лукавствовать с вами не стал бы,-- отвечал Семен Семеныч и подал горничной небольшой из серой бумаги мешок, сказав нежно: -- Не угодно ли полакомиться, Елена Петровна?

– - Ах-с, я и так бы… зачем? -- жеманясь, проговорила горничная.

Семен Семеныч, вскрыв его, поднес горничной, лукаво глядя на нее, и сказал:

– - Отведайте: по вкусу ли?