Мертвое царство

Я произнёс это нарочито небрежно, так, чтобы не пугать Трегора, но и не утаил ничего. Трегор задумчиво ворочал в пальцах крупную клюквину и в конце концов раздавил её.

– Ты решил объявить Царству войну?

Я вспыхнул.

– Это Сезарус объявил нам войну! Не я нападал на царя, а он отправил лазутчиков, которые напали втихаря, словно крысы! Уже тогда война была объявлена, Трегор, а я просто дам ответ на их действия.

– Мне не нравится это, Лерис. Скоморохи не воюют, ты знаешь. Я всегда был в стороне от волнений.

– Я не прошу тебя воевать. Просто хочу, чтобы ты знал всё то же, что знаю я.

Трегор помолчал немного, обдумывая мои слова, а потом неохотно кивнул.

– Ладно. Никто не переубедит тебя, знаю. Да ты и не сам решил, раз целый совет созвал. Хорошо, пускай князья соберут все силы и изгонят врага. Я буду молиться за вас Серебряной Матери.

– Лучше проси Владычицу Яви не скоро забирать наши жизни. – Я неумышленно поднял взгляд к отверстию в крыше, через которое в очаг сыпались редкие снежинки. – И за все Княжества помолись.

Мы сдвинули чашки с дымящимся сбитнем и одновременно запустили ложки в кашу.

Некоторое время мы ели молча, отдавая должное скоморошьим стряпчим. Я и правда был бы рад такой каше даже в тереме.

– Помнишь ли, Трегор, – начал я, – как мы с тобой побороли безликих тварей Истода?

Трегор укоризненно посмотрел на меня.

– Мог ли я забыть, Лерис? Ты правда так обо мне думаешь?

Я качнул головой.

– Нет, конечно, нет. Этот вопрос я задал как повод, чтобы вспомнить тот страшный вечер и то, к каким силам мы тогда обращались.

– Как нечистецкие сыны, обратились к силам нечистецким.

– Верно. Как думаешь, Трегор, выйдет ли у нас что-то подобное? Сможем мы в случае чего обратить царские войска в кочки и мшистые пни?

Трегор задумался. Он долго молчал, так тщательно обсасывая птичью ножку, что мне показалось, будто он хочет рассосать кость, как леденец. Рудо быстро умял оленью ногу, которую ему щедро поднесли из скоморошьих запасов (вероятно, шуты берегли её для какого-то празднества, но не пожалели княжескому псу), и теперь красноречиво смотрел на Трегора, гадая, достанется ему на сладкое косточка или нет.

Наконец, Трегор изрёк:

– Ты знаешь, Лерис, безликие не были людьми – твари, поднятые из могил и охваченные лишь жаждой отнимать у живых то, чего сами были лишены.

– Но ведь у меня выходило ещё тогда, когда я и думать не мог, будто сам – сын лесового. Моими врагами были люди.

– Но не войска, Лерис.

Настало моё время молчать и думать.

– Ты не хочешь воевать настолько, что не можешь даже помочь мне в моей затее? Одному тут не справиться, сам знаю. Но вдвоём могли бы попытаться.

– Лерис, я этого не говорил.

Между нами повисло напряжение. Я был обижен его упрямством и нежеланием идти хоть на какие-то жертвы во имя всех Княжеств. Сейчас Трегор напомнил мне заплывшего жиром крестьянина, некогда заводилу и завсегдатая деревенских танцев, а ныне – хозяина двора и мужа полногрудой красавицы. Такого, кто боится, что любой шаг в сторону отнимет у него мягкую постель и тёплые женины груди.

– Считай, что сказал.

Я поднялся, и Рудо тут же метнулся ко мне, едва не задев хлипкий походный стол своим грузным телом. Трегор окликнул меня, но я гордо прошествовал к выходу из шатра.

– Лерис, ты всеми силами хочешь сделать эту войну смертоубийственнее некуда! Пойми же, нам нельзя дразнить царя нечистецкими силами! Ты ведь не знаешь, какое у него войско и что за оружие он может использовать. Не зли врага больше, чем того требуется, прошу.

Я даже не обернулся. Мне были противны трусливые речи Трегора.

– Я пришёл к брату, – процедил я. – Но увидел робкого незнакомца.

– Лерис, мне нужно подумать, – сдался Трегор.

Я обернулся и улыбнулся ему уголком рта.

– Думай, но не слишком долго.

Я вышел из шатра ещё более растревоженный, раздосадованный и смятенный, чем до того. Скоморошье стойбище я прошёл быстро, не откликаясь на предложения шутов выпить с ними кружку пенного или попробовать сладких пирогов. Никогда ещё я не получал отказа от Трегора, и сейчас вновь вернулось жжение и скребущееся чувство в груди.

Меня настолько охватило разочарование, что лишь в пути я понял, что не спросил Трегора, не слышал ли он чего об Огарьке. Во мне заворочалась тоска, глухая и серая, словно предзимнее небо.

Сгустилась ночь, и ехать по лесной тропе было опасно: лик Серебряной Матери не показывался на небе, даже снег не делал лес светлее. Я пустил Рудо вдоль Тракта, в сторону деревеньки, где, знал, был приличный постоялый двор, хозяин которого варил отменное пенное. Там-то я и решил переночевать.

Рудо фыркал, рвался вперёд скорее, чем обычно, и я заподозрил, что пёс учуял впереди что-то приметное. Дичь? Или всадник? Мне не пришлось долго гадать. Мы проехали ещё совсем немного и увидели впереди, посреди дороги, медведя, а рядом – стройного юношу. Он улыбался во весь рот.

– Огарёк! – выдохнул я. – Глазам не верю! Что ты здесь делаешь? Где ты был, шельмец?