Мертвое ущелье (Логово)

Вожак вскинул голову к звездам и ответил Игнату густым, мощным раскатистым воем. Стая дружно подтянула, и грозные пронзительные звуки покатились по сугробам и опушкам, напоминая всем и предупреждая всех, что дикий лес хранит свою мощь, что никто чужой здесь не может быть хозяином, что земля живет своей вольной жизнью, неподвластной человеческим страстям и тщеславию. Гудят на ветру вековые ели, дремлют каменные недра, и снова над округой воют волки...

Игнат хорошо видел вожака, стоящего не дальше чем в тридцати метрах. Это был очень крупный зверь, пожалуй, еще не старый, хотя и в возрасте. По центру высокой гривы, от затылка к спине, проходила светлая полоса. Игнат в темноте не мог определить: то ли это седина, то ли светлое пятно. Но ведь светлые пятна не бывают у волков в этой местности. И на севере, и в средней Руси лесные и степные волки всегда серые — чуть темней или светлей. Так что, пожалуй, это седина. Значит, вожаку лет десять, не меньше.

Игнат не боялся их, даже не снял автомат с плеча. Он знал, что сейчас волки расценивают его как собрата, иначе никогда не подошли бы так близко к вооруженному человеку. Они прекрасно понимают, что такое автомат...

Разведчик молча повернулся спиной к стае и пошел дальше, звери тоже двинулись по своим делам — в противоположную сторону, размеренно, спокойно, цепочкой, след в след.

10. ДВА ЛЕЙТЕНАНТА

В это самое время дед Елисей сидел в своей избе возле чуть прикрытой печной топки и раздумывал о том о сем. Свечу тоненькую стеариновую он берег, керосиновую лампу тоже не зажигал. Да и не только ради экономии, хотя, конечно, все это очень трудно добывалось и дорого стоило. Спокойнее, когда в доме темно. Безопаснее так. Никто не забредет на огонек. А времена такие, что ничего хорошего от гостей ждать не приходится. Пьяные полицаи или немцы зайти могут в поисках самогонки, например. Или провокатор какой. А темно в избе — значит, нет никого.

Дед Елисей перебирал в памяти события последних дней. Это просто счастье, что того оберста партизаны взяли на лесной дороге в стороне от Марковки, от деда Елисея деревни. Если бы взорванные машины и убитую охрану полковника-тыловика немцы обнаружили у окраин Марковки, не избежать бы расправы жителям. Дед-то об этом и не думал, когда мчался с сообщением для Топоркова. А тот уж наверняка подумал. И захват сделали, пожалуй, потому именно, что на лесной дороге были немцы, вдалеке от деревень. Да... Уж неделя прошла после того налета, так что ясно — деревенских не обвиняют в ответственности. Мало ли что может быть в лесу, на лесной дороге. Дед вспомнил два новых послания из Верховска в отряд. Он теперь читал все сообщения, ему рассказали шифр. Хохлов долго объяснял, однако дед не все запомнил, хотя обе записки сумел понять, точнее, в основном, догадался. Не такой уж сложный шифр, особенно если час втолковывают, как шифровать и расшифровывать.

В первой записке говорилось, что в городе уже появились новые солдаты и офицеры в черной эсэсовской форме, в общей сложности до батальона. Во втором донесении сообщалось, что у подпольщиков есть два новых полезных человека. Оба бежали из лагеря военнопленных в Белоруссии. Офицеры. Один — пехотный, другой — артиллерист. Дед думал об этих людях. В отряд немало пришло таких же солдат или офицеров, выбиравшихся из окружения, бежавших из плена. Но у него не выходила из головы та записка, которую Топорков отправил в Верховск после допроса тылового оберста. Дед Елисей был хитер той глубинной крестьянской хитростью, которая подчас бывает тоньше и хитрей самой изощренной продуманности психологов и знатоков разведки.

Дед, конечно, понимал, что специалист по борьбе с партизанами и подпольем — это, скорее всего, сановитый эсэсовец с большим опытом проведения подобных операций. Конечно, такой и приедет. Но... А вдруг немцы что-то помудрее придумали или придумают?.. Они ведь соображают тоже. И еще как... И дед снова и снова размышлял об этих двух незнакомых ему офицерах Красной Армии, о которых он почти ничего и не знал. Бежали из плена... Пехотный и артиллерист...

Угли из печной топки дышали жаром. За дверью, в сенях, переступала копытами Манька. Дед только что выпроводил ее туда из своей половины избы, куда впускал иногда от тоски и одиночества. Манька очень радовалась, когда дед впускал ее в комнату, и упиралась, даже пыталась боднуть, когда выпроваживал...

Руслан сейчас спал на сене в сарае возле полиции, там же ночевали и сани — дедовский передвижной «почтовый ящик». А Манька, она была здесь, рядом, и это как-то, хоть чуть, но согревало одинокую душу деда Елисея.

Он похлебал из деревенской миски болтушку из муки и картофельного клейстера, с удовольствием кусая испеченный своими руками в этой же печи хлеб, который дед очень экономно расходовал и которого осталось мало. Похлебка была подсоленной и вкусной, сдобренной малой толикой маргарина, выдаваемого за службу в полиции. Яйца и куры теперь уже были в деревне большой редкостью.