Мертвое ущелье (Логово)

— Нет, посиди еще... Пожалуйста.

И она взяла его руку своей горячей ладонью в слегка пожала тонкими, немного дрожащими пальцами.

20. ТРИ НОЧНЫХ КОСТРА

Хартман уезжал. Он больше не имел возможности здесь оставаться, да и все, что мог, уже сделал в этом городе. Он знал, что и как можно свалить на Хорста, а еще больше — на Шнабеля, тот не сможет написать объяснение, он мертв.

А старый и хитрый Хорст все-таки надеялся как-то заинтересовать берлинца, хотя бы напоследок найти какой-то ход, может быть. И уж во всяком случае, не раздражать. Он уже выяснил через приятелей в столице Рейха, что этот «Удав» имеет очень хорошую репутацию в главном управлении имперской безопасности, пользуется влиянием и поддержкой. Он понимал, что гость, уехав, свалит все неудачи на него, сумеет это грамотно мотивировать и сейчас надо было хоть как-то смягчить промахи и провалы в работе, дать понять этому влиятельному юнцу, что он, Хорст, еще может ему пригодиться.

Он подкатил к гостинице за час до отъезда берлинского эмиссара, чтобы проводить его. Это был их последний разговор.

— Я очень благодарен вам за помощь, Вальтер. Тот молча кивнул и продолжал пить свой кофе. Хорст тоже слегка отхлебнул поданное ему здесь

впервые угощение в виде маленькой чашечки кофе.

— Если бы не ваш опыт, нам было бы нелегко раскрыть и явки, и этого «Королевича»,— Хорст откровенно льстил,— правда, не удалось его взять живым...

И тут ХарТМан не сдержался. Накопившееся раздражение на этих упорных партизан и подпольщиков, на-свои собственные просчеты, на ленивых и бездарных местных гестаповцев — все это вдруг прорвалось наружу в резком раздраженном тоне:

— Этот идиот, ваш Шнабель, не сумел одного-единст-венного старика арестовать! Это позор! Беспомощность! Бездарность! Нежелание работать!

Хорст никак не ожидал такого выпада, тона, но, повинуясь опыту, привычке, заметил спокойно:

— Но Шнабель отдал жизнь за фюрера!

— Да кому нужна его жизнь! И отдал он ее не за фюрера, а из-за своей глупости и бездарности. Фюреру нужны не трупы, а солдаты. И солдаты толковые, особенно если это офицеры гестапо!

Первая вспышка ярости прошла, пар был выпущен, и Хартман стал немного успокаиваться. Он даже почувствовал какую-то неловкость, что накричал на старшего по чину.

— В общем, штурмбанфюрер, продолжайте действовать, дело уже сдвинулось с места, я доложу, что вы уже наводите здесь порядок.

— Благодарю вас, Вальтер!

— А за то, в чем был виноват ваш заместитель, он уже сам и поплатился.

— Это так, вы правы, Вальтер. Оба помолчали, прихлебывая кофе.

— Если найдете время, Вальтер, навестите в Берлине мой дом. Сейчас там за старшего мой брат, мы с ним владеем большим мыловаренным заводом. Брат будет очень рад, да и жена моя... Вот карточка с адресом.

— Данке.

Самолет с Хартманом на борту, направляясь к Берлину, летел над мерзлыми и заснеженными лесами и полями России, а в это же самое время в партизанском отряде тоже ждали прилет транспортного самолета.

И Игнат тоже готовился к дороге. Он уже давно собрал свой нехитрый багаж, уложил в вещмешок. Почистил и взял оружие: автомат, пистолет, два ножа и гранаты. Ребята посмеялись: мол, не в разведку отправляешься, но он ответил, что уже привык так, всегда при полном оружии, как в разведке.

Самолет должен был прилететь за Наташей. И когда Игнат загрустил, да и она, зная о близком своем отлете, тоже затосковала, внезапно пришла шифровка, вызывающая Игната. Ему было приказано лететь на том же самолете. Командование уже хорошо знало о его необычных способностях, и он отзывался из отряда на фронт, в распоряжение армейской разведки, в штаб армии.

За последние несколько дней отношения между ним и Наташей стали еще более теплыми. Все недолгое свободное время они проводили вдвоем.

Оля Ольшина с первых же минут появления летчицы в отряде уловила своей женской интуицией беду, потерю того, о ком думала почти постоянно. А через день она окончательно поняла все и еще более замкнулась, стала еще суровей и молчаливей.

А Игнат и Наташа не видели этого. Влюбленные такого обычно не замечают, нежность и внимание друг к другу заполняют все их существо. Тем более, если их отношения родились в суровый час войны, на грани жизни и смерти, да еще именно так, как получилось у них...

Запалили три огромных кучи хвороста, которые вмиг вспыхнули яркими снопами огня, и самолет, сделав круг, стал садиться.

Пообнимав боевых друзей, Игнат шагнул в кабину вслед за Наташей, моторы взревели, и машина покатилась по полю, набирая скорость.

В это же время транспортный самолет с черными крестами на фюзеляже и свастикой на крыльях уже подлетал к Берлину. Хартман думал о партизанском отряде, который впервые ему не удалось уничтожить, размышлял о своих берлинских делах...

...Игнат слушал гул моторов, и его неотвязно преследовала мысль о скором расставании с Наташей, с самым близким человеком, надолго, до конца войны. Да и то если оба доживут до этого конца, до победы. И еще он думал о предстоящих рейдах в тыл врага, о новых своих делах в разведке.