Мертвые души

Когда потом поместились они все [Когда потом все поместились они] в маленькой, уютной комнатке, озаренной свечками, насупротив большой стеклянной двери в сад, [двери на месте <1 нрзб.>] Чичикову сделалось так приятно, как не бывало давно. Точно как бы после долгих странствований приняла его родная крыша, и, по совершеньи всего, получил он желаемое и; бросил скитальческий посох, сказавши: [бросил скитальческий посох и сказал] “довольно!” Такое обаятельное расположенье навел ему на душу разумный разговор хозяина. Есть для всякого сердца такие речи, [речи такие] которые как бы; ближе и родственней ему [которые ему как бы ближе и родственней] других речей. И часто неожиданно, в глухом забытом захолустьи, на безлюдьи безлюдном встретишь человека, которого греющая беседа заставит позабыть тебя и бездорожье дороги, и бесприютность ночлегов, [Далее начато: а. и бестол<ковость>; б. и глупость све<та>] и современный свет, полный глупостей людских, обманов, обманывающих человека. И живо потом навсегда останется проведенный таким образом вечер, и всё, что тогда случилось и было, удержит верная память: и кто соприсутствовал, и кто на каком месте стоял, и что [Далее начато: дер<жал>] было в руках его, стены, углы и всякую безделушку.

Так и Чичикову заметилось всё в тот вечер: и эта малая, неприхотливо убранная комнатка, и добродушное выраженье, [Далее начато: в лице рад<остного хозяина>] воцарившееся в лице хозяина, и поданная Платонову трубка с янтарным мундштуком, и дым, который он стал пускать в толстую морду Ярбу, и фырканье Ярба, и смех миловидной хозяйки, прерываемый словами: “Полно, не мучь его”, и веселые свечки, и сверчок в углу, и стеклянная дверь, и весенняя ночь, которая оттоле на них глядела, облокотясь на вершины дерев, из чащи которых высвистывали весенние соловьи.

“Сладки мне ваши речи, досточтимый мною Константин Федорович”, произнес Чичиков. “Могу сказать, что [Далее начато: по уму] не встречал во всей России человека, подобного вам по уму”.

Скудронжогло улыбнулся. “Нет, Павел Иванович”, сказал он: “уж если хотите знать умного человека, так у нас действительно есть один, о котором, точно, можно сказать: “умный человек”, которого я и подметки не стою”.

“Кто это?” с изумленьем спросил Чичиков.

“Это наш откупщик Муразов”.

“В другой уже раз про него слышу!” вскрикнул Чичиков.

“Это человек, который не то, что именьем помещика, целым государством управит. Будь у меня государство, я бы его сей же час сделал министром финансов”.

“Слышал. Говорят, человек, превосходящий меру всякого вероятия: десять миллионов, говорят, нажил”.

“Какое десять! перевалило за сорок! Скоро половина России будет в его руках”.

“Что вы говорите!” вскрикнул Чичиков, оторопев.

“Всенепременно. У него теперь приращенье [а. Как в тексте; б. Приращенье у него] должно идти с быстротой невероятной. Это ясно. Медленно богатеет только тот, у кого какие-нибудь сотни тысяч, а у кого миллионы, у того радиус велик: что ни захватит, так вдвое и втрое противу самого себя. [Далее начато: Горизонт] Поле-то, поприще слишком просторно. Тут уж и соперников нет. С ним некому тягаться. Какую цену чему ни назначит, такая и останется: некому перебить”.

Вытаращив глаза и разинувши рот, как вкопанный, смотрел Чичиков в глаза Скудронжогло. [Далее начато: В груди его заняло] Захватило дух в груди ему.

“Уму непостижимо!” сказал он, приходя немного в себя: “каменеет мысль от страха. Изумляются мудрости промысла в рассматриваньи букашки; [Изумляются в рассматриваньи букашки мудрости] для меня более изумительно, когда в руках смертного могут обращаться такие громадные суммы. Позвольте предложить вам вопрос насчет одного обстоятельства: скажите, ведь это, разумеется, в начале приобретено не без греха?”

“Самым безукоризненным путем и самыми справедливыми средствами”.

“Не поверю, почтеннейший, извините, не поверю. Если бы это были тысячи, еще бы так, но миллионы… извините, не поверю”.

“Напротив, тысячи трудно без греха, а миллионы наживаются легко. Миллионщику нечего прибегать к кривым путям. Прямой-таки дорогой так и ступай, всё бери, что ни лежит перед тобой. Другой не подымет: всякому не по силам”.

“Уму непостижимо. И что всего непостижимей, это то, что дело ведь началось из копейки”.

“Да иначе и не бывает. Это законный порядок вещей”, сказал Скудронжогло. “Кто воспитался на тысячах, тот уже не приобретет: у того уже завелись и прихоти, и мало ли чего нет. Начинать нужно с начала, а не с середины. Снизу, снизу нужно начинать. Тут только узнаешь хорошо люд и быт, среди которых придется потом изворачиваться. Как вытерпишь на собственной коже то да другое, да как узнаешь, что всякая копейка алтынным гвоздем прибита, да как перейдешь все мытарства, тогда тебя умудрит и вышколит <так>, что уж не дашь промаха ни в каком предприятьи и не оборвешься. Поверьте, это правда. С начала нужно начинать, а не с середины. Кто говорит мне: “Дайте мне 100 тысяч, я сейчас разбогатею”, я тому не поверю: он бьет на удачу, а не наверняка. С копейки нужно начинать”.