Мертвые души. Том 3

— Я ведь говорил вам, Павел Иванович, что беседа с таковым человеком, как Фёдор Матвеевич стоит многих и многих прочитанных книжек. Ибо не все, что пишется в книжках — истина. Многое узнаешь лишь из собственного опыту, доходя своим же умом. А в обширности ума Фёдора Матвеевича убедится каждый, потому что у него что ни слово – то открытие, что ни фраза – то удивление и восторг. Сознайтесь, где и когда могли бы вы получить столь обстоятельные пояснения в отношении пищи, как те, что даны, были вам в одну только минуту, можно сказать, походя, играючи, — сказал Груздь Чичикову, а затем оборотясь к Мырде продолжал. – Браво, друг мой! Браво! Не устаю поражаться обилию ваших интересов и тонкому толкованию, казалось бы, обычных, но невидимых досужему взгляду вещей. Этот ваш пассаж о стуле мне надобно будет обязательно записать и обдумать как следует на досуге. Я уж сейчас, признаться, вижу, каковые здесь могут открываться горизонты, даже и для медицинской науки. Браво!

На что Мырда вновь зарделся румянцем и радостно заблистал очками.

— Спасибо, господа, — отвечал Павел Иванович, — я век не забуду вашей науки, хотя есть и не стану, потому как сыт. Однако премного благодарен за заботу о моей персоне. А вот свежим воздухом не отказался бы подышать. Думаю сие сейчас пошло бы мне на пользу.

— Что ж, господа, можно пройти на крыльцо, посидеть в креслах. Вечерами из сада идёт такой замечательный дух с прохладою, да к тому же распелись соловьи, можно будет послушать…, — согласился Груздь.

— Великолепно! Великолепно! — воскликнул Мырда, восторженно плеснувши ладонями и заговорщицки поглядывая на Павла Ивановича.

«Однако же странно! Может и вправду каким—нибудь манером проведал о «мёртвых душах»? Хотя навряд ли он мог узнать. Нет, право слово, странно!», — с удивлением подумал Чичиков, которому, к слову сказать, и самому не терпелось перемолвиться с Мырдою накоротке, с тем, чтобы договориться о купчих и решить всё что надобно не мешкая, нынешним же вечером, для чего, собственно, им и было высказано желание подышать вечерним воздухом. Охотницкое его чутье сулило тут Павлу Ивановичу немалый куш. Он совершенно был уверен, что в имении у Мырды точно есть, чем поживиться.

Усевшись в плетёные кресла, стоявшие вкруг стола украшенного уж сказанною нами выше синею вазою, обое приятели принялись усердно втягивать в себя носами летящий из сада вечерний воздух, показывая друг дружке тонкость натур своих, умеющих ценить подобные вот упоительные минуты отдохновения на лоне нашей восхитительной природы. Причём надобно заметить, что у Мырды сие получалось не в пример выразительнее, нежели у Груздя, вероятно по причине щучьего его носу.

— Однако, господа, и вправду каковы ароматы, какова прохлада, — сказал Чичиков тоже решивший вдохнуть летевший из сада ветерок. — Нет, право же, у вас, Потап Потапович, великолепный сад и хозяйство, как я понимаю, отменное.

— О, да! У Потапа Потаповича всё в хозяйстве ладится, не то, что у меня, — вставил словцо Мырда, может быть и для того, чтобы подольстившись к другу таковым манером лишний раз выказать ему горячую привязанность свою.

Однако Чичиков воспользовался сим обстоятельством по—своему. Состроивши во чертах лица своего участливое внимание, принялся он задавать уж хорошо известные нам вопросы и в самое короткое время выведал всё, что только было ему потребно. И надобно сказать знания эти возбудили его до чрезвычайности! Потому как одних только беглых мужиков числилось у Мырды более семидесяти, что же в отношении мёртвых душ, то тех и вовсе было полторы сотни.

— Бог мой! Сколько же у вас в таковом случае осталось живых, коли беглых и мёртвых более двух сотен наберётся? — спросил Чичиков.

— Да почитай, что никого уж и не осталось, — отвечал Мырда, — одни старики, числом около тридцати да с десяток баб с ребятишками — вот и всё моё имение.

— Печально, мой друг, печально! Ведь с такового имения доходов, надо думать, никаких – одни расходы? — сказал Чичиков.

— И не говорите, Павел Иванович! Разорение, чистое разорение. Лишь одна мысль и греет душу, что жертвы сии принесены не зазря, а были положены мною на алтарь науки и просвещения, — отвечал Мырда.

— А знаете ли что, любезный Фёдор Матвеевич, может статься, я мог бы несколько облегчить вам ваше положение…— начал было Чичиков.

— Облегчите, Павел Иванович, облегчите, — вступился за приятеля Груздь, уж видя в Чичикове миллионщика—мецената, — ведь более достойного человека, нежели Фёдор Матвеевич трудно и сыскать.

— Что ж, я готов подсобить, господа. Можно сказать, даже и с радостью, для чего хотел бы перемолвиться с Фёдором Матвеевичем с глазу на глаз, — напустивши на себя важность, мешавшуюся с таинственностью, сказал Чичиков.

— Должен вам заметить, милостивый государь, что у нас с Фёдором Матвеевичем нет друг от дружки секретов, так что говорить вы можете и в моём присутствии, безо всякой утайки, — сказал Груздь, сразу же насторожась и мрачнея.