Мертвые души. Том 3

Однако же умеривши восторги, вернёмся к самому предмету поэмы, оборотивши внимание своё на те довольно ещё обширные события, что развернутся в её, пускай уже и сократившихся пределах. Потому как Павел Иванович должен будет успеть, воротившись из Собольской губернии, наведаться ещё и в Петербург, уповая на верную помощь, обещанную ему толи Коловратским, толи Аяякиным — не упомню уж кем. Что, впрочем, и не особенно важно, потому как и тот и другой секретари, и тот и другой чиновники, а стало быть мало что может измениться от подобной перемены. Ведь оно, ровно, что в арифметике – меняй, как тебе вздумается слагаемые, а сумма всё одно не меняется. Да я думаю, дорогие мои читатели, что вам сие ведомо и без моего напоминания.

Но как бы то ни было, а усердные путешественники наши отмахали к этому времени немалый уж путь, так что даже и Сызрань вся пропахшая из—за многочисленных своих промыслов салом, кожею да мылом оставлена была ими позади, когда приключилась с ними принеприятнейшая заминка, из тех, что порою случаются с путешествующими по незнакомым и не езженным ими доселе дорогам. Наместо того, чтобы ехать прямиком через Уральск до Кургана, поворотили они на Самару, может быть и оттого, что случилась как на беду ночь тёмная и глухая, каковыми часто бывают ночи на исходе лета. Когда же, наконец, поняли они свою ошибку, было уж поздно сетовать, и сколько не ругал Чичиков нерадивого своего возницу, одаривая того всяческими обидными прозвищами и тумаками, поправить дело не было уж никакой возможности. Потому как уж и Волга с пристанями, да хлебными баржами снова возникнула пред ними, и надобен был изрядный крюк для того чтобы выправить пути своя ко ждущему их впереди Уральскому хребту.

— Понимаешь ли ты, ворона, что по твоей милости потратим мы неделю лишку?! — горячился Павел Иванович. – Казалось бы, такая малость – управиться с экипажем, так нет же, и на сие пустяшное дело неспособен! — не уставал выговаривать он Селифану.

На что тот по обыкновению своему валил всё на Чубарого, дескать, жульничает конь, не везёт коляску как надо, вот оттого—то и происходит её несколько боковой ход. А потому как жульничество сего бессовестного коня имеет место длительное время, то коляска, понятное дело, может сама собою, проехавши по дуге, поворотить в совершенно иную, нежели потребно седокам, сторону.

— Продать бы его, барин! Ведь от него только искушение одно, а пользы никакой нету! — заключил Селифан свою речь обычною в таковых случаях просьбою.

— Это от тебя, братец, никакой пользы нету, и я ещё наперед крепко подумаю, кого мне из вас продать сподручнее! — сказал Чичиков, которого мало могли впечатлить рассуждения возницы, на что Селифан засопел обиженно и вытянул Чубарого кнутом вдоль спины.

Глянувши на распаренную, недовольную его физиогномию, Петрушка захрюкал в притиснутый ко рту кулак, принявшись давиться от смеха.

Однако крюк и вправду вышел преизрядный, потому как пришлось заворотить аж в самою Оренбургскую губернию. Чуть ли не до самых киргизских степей и соляных копий Илецкой Защиты увёз Павла Ивановича нерасторопный его возница. Уж и сам Оренбург показался пред ними, уж и чудные горные хребты, в которых скалистыя, вознесенныя к небу кручи мешались с поросшими лесом крутыми склонами, окружили наших путешественников, а им всё так и не удавалось выровнять свой путь, потому как всюду потребны были объезды и запросто можно было, заплутавши, сгинуть в незнакомых этих местах, поворотивши в самую что ни на есть отчаянную глушь.

Оренбург, в котором Чичиков решил сделать остановку, произвёл на него весьма благоприятное впечатление, и в первую очередь своею непохожестью на большинство тех поселений, что во множестве повидал Павел Иванович, колеся по России—матушке. Тут словно бы из—за каждого угла, из каждой подворотни, лезла особая азиатская закваска, бывшая Чичикову в диковинку. Она была и в замечательном обилии самих иноверцев, бродивших по улицам в пёстрых своих халатах, перепоясанных цветными же кушаками, в гортанном и непонятном их говоре, звучавшем повсюду, а главное в торговых караванах, влекомых надменно глядевшими по сторонам верблюдами, что приходили сюда из самой Хивы, Бухары и Ташкента, дабы выменять соль, юфть и чугун на всяческия дорогие и полезные российскому обывателю диковинки, как то – ковры, шелка да пряности, текущие сюда с самого Востока.

Надобно сказать, что караваны да верблюды произвели впечатление не на одного лишь нашего героя. Селифан, увидевший их впервые, был приведён в немалое возбуждение и восторг видом сих «басурманских коней», не отходя от них ни на шаг на том постоялом дворе, где остановились они на постой. Однако чувства его остались без взаимности, потому как очень скоро предстал он пред глаза барина своего, весь облепленный зелёною верблюжьею слюною, держа в руках свой изжёванный, со следами верблюжьих же зубов картуз, за что и был снова обруган Чичиковым немилосердно.