Покидая Земельный банк, Павел Иванович, конечно же, весь был под властью мыслей о предстоявших ему новых путешествиях, и многих усилиях, ждавших его впереди. Ему страшно было вообразить то, каковых трудов потребует от него затеянное им предприятие с «мёртвыми душами», покуда обернутся они в тугие пачки ассигнаций, которых давно уже жаждала его душа. С унынием думал он сейчас о том, что ему всё одно, придётся сызнова возвращаться в те места, из коих он совсем ещё недавно спасался бегством, пытаясь укрыться и от позора, и от крутого княжеского гнева. Но вот прошла минута, другая, и проснулось в нём новое, радостное чувство, погасившее все, вздумавшие было ожить в его сердце страхи. Он думал сейчас, разве что не с ликованием, о том, что за свои тысячу с лишком «мёртвых душ», сумеет получить никак не менее полумиллиона рублей.
Кликнувши извозчика послушно дожидавшего своего седока тут же, неподалеку от банка, Чичиков велел отвезти себя для начала в М—скую улицу, для того, чтобы проститься с доктором Иваном Даниловичем, а затем уж возвращаться к тем задворкам в коих оставил он свою коляску.
«Вот и ладно, что так всё вышло, — думал он, — всё одно надо было уж уезжать из Петербурга, и то дело – к чему мне здесь деньги то проедать. Это надо же завести у себя такие цены, что просто не укладываются в голове!», — ругнулся он, вспомнивши давешний счёт, выставленный ему домоуправителем, и сие лишь усилило его побуждение к отъезду.
Подъехавши к дому, в котором жил доктор, Чичиков, вновь велев извозчику дожидаться, принялся звонить в колокольчик, дёргая за свисавший у двери снурок. Но ему так долго не отворяли, и Павел Иванович уж решил, что заехал неудачно, по той причине, что никого не сумел застать дома. Он собрался, было уже отправиться восвояси, когда в прихожей возникнуло какое—то шевеление, загремели запоры, зазвякали цепочки и лишь, затем двери дома распахнулись. Однако наместо привычного уже Чичикову молодого с усиками лакея, его встречал сам Иван Данилович. Вид у него был довольно жалок – небритое лицо осунулось, под глазами легли тёмные круги, от чего заметнее стали немалые уж его годы.
— Ах, Павел Иванович, Павел Иванович! — обречённо взмахнувши рукою и со слезою, дрожащею в голосе, проговорил он наместо приветствия, впуская Чичикова в дом.
— Что с вами, Иван Данилович? Что стряслось?! — с испугом спросил Чичиков, в чьей голове тут же родилась мысль о том, что не связаны ли эти настроения доктора с Ноздрёвым и приключившейся с ним давешней ночью бедой.
— Ах, и не спрашивайте, Павел Иванович! Такое горе, такое горе! Кому другому и не сказал бы, а вам откроюсь, потому, как вижу в вас друга истинного, — отвечал доктор, провожая Чичикова в гостиную и с тоскою высмаркиваясь в изрядно измятый уж носовой платок.
Не сменяя тревоги во чертах лица своего, Чичиков уселся на предложенное ему Иваном Даниловичем место, а тот уже не таясь принялся сморкаться далее, сопровождая сие занятие потоками горючих слёз.
— И представить себе невозможно, того, что случилось! И вообразить того – что за беда! — плакал доктор, и Чичиков не на шутку струхнувши, подумал о том, что не случилось ли чего плохого и с Натальей Петровной, не наложила ли и она на себя рук с горя, но то, что довелось ему услышать, сделалось для нашего героя совершеннейшей неожиданностью.
— Сбежала от меня, голубушка моя, — продолжал плакать доктор, — сбежала с этим прохвостом, с Ноздрёвым! Всего только, как за четверть часу до вас и уехала! Собрала все свои вещи и уехала! А негодяй сей, поджидал ее в коляске под окном!..
— Как с Ноздрёвым?! — опешился в свою очередь Павел Иванович, искренне всё утро почитавший Ноздрёва покойником. — Разве он не…
— Нет, не в больнице, — отвечал доктор, не знавший направления мыслей Павла Ивановича, и не давший ему закончить фразы. – Уж выпустили! Сочли, будто бы, наш диагноз ошибочным, и отпустили подчистую. Набралось там выскочек из молодых. Нас, стариков и знать не хотят. Вот и решили насолить. А он и увёз мою голубушку, — вновь пустился в плач Иван Данилович.
«Однако позвольте! Это, стало быть, он жив, — подумал Чичиков, — а я то – простота, чего себе вообразил, каких страхов на себя нагнал! Ну да, видать приключилось нынче ночью что—то в доме у Трута, но почему же это я решил, что сие должно было случиться именно с ним; и на тебе — пустился наутёк. Хотя, с другой то стороны, какой у меня ещё резон оставаться здесь в Петербурге, не гулять же я сюда приехал? Надобно и далее дело обделывать. А это они там, в больнице, ловко придумали про диагноз. Отвели старичкам глаза, теперь они уже и не сунутся более, не их, стало быть, это дело!»