Мертвые души. Том 3

Так думал Павел Иванович, и мысли его сопровождаемы были обильными сморканиями и горестными стонами несчастного доктора, то воздевавшего руки к небесам, то ронявшего их в бессилии, но Чичикову уж было не до его горя. Известие о том, что Ноздрёв жив, жив настолько, что в силах даже свозить из дому чужих жен — воодушевило Павла Ивановича. Он чувствовал, что словно бы огромный камень отвалился у него от сердца, которое тут словно бы затрепетало от вошедшего в него ощущения совершенной свободы. Впереди уж маячила пред ним дальняя дорога, та, что должна была привесть нашего героя к долгожданному и желанному состоянию, уж все помыслы его были обращены на неё, поэтому и, ответивши что—то невпопад на вопросы сделанные доктором, искавшим у него советов, Чичиков наскоро простился, и нисколько не успокоивши Ивана Даниловича, покинул, сей дом для того, чтобы, не теряя времени даром отправляться в новое путешествие.

«И поделом ему, — думал он, уже садясь в коляску, — незачем было жениться на молоденькой! Однако с другой стороны, это положительно хорошо, что вздумалось мне заехать проститься с Иваном Даниловичем. Не то пребывал бы я в полнейшем неведении в отношении Ноздрёва, да так и шарахался бы в сторону от каждого случайного косого взгляда... Надо же, и случится ведь порою такое, что застит глаза точно бы пеленой, так, что и правды не разберёшь, и всякую мелочь, всякий вздор почитаешь, чуть ли не покушением на собственную свободу. А ведь, если задуматься, то проистекает подобное из того простого факту, что приходится всю жизнь ходить «дорожками кривыми» — по словам того же Муразова, дай Господи ему поболее здоровья, до «прямых» так запросто не добредёшь! Ну да ничего, ничего, скоро уж совершенно, что на «прямые дорожки» выйдем, да затопаем по ним своими ножками, так, что пыль взобьём столбом!…», — думал Павел Иванович, с неким возникшим в сердце умилением.

Он почувствовал тут горячую нежность и уважение к собственной персоне, за то огромное богатство, которого сумел уже почти достигнуть одною лишь силою мысли своей и характера, но чувства эти мешались с не менее горячей и острой жалостью к себе столь много претерпевшему на том жизненном поприще, где радость была, увы, но не частой гостьей. Слёзы, было, набежали ему на глаза, но он смахнул их рукою, подумавши о том, что в какой уже раз сумел вырваться из объятий словно бы преследовавшей его по пятам бедности, благодаря своим недюжинным смекалке и терпению, и рассуждение сие заметно укрепило его. Пускай нынче ему предстояли ещё немалые усилия к достижению заветной цели – что ж с того? Чичиков знал теперь уж наверное, что цель сия не избегнет его, и он сумеет достигнуть до всего того, о чём ему нынче лишь только мечталось – и поместье с усадьбою, и богатый дом в городе, и выезд, отборный, состоящий из одних только десятитысячных рысаков, всё это в точности сбудется в его жизни, в том у него уже не было ни малейшего сомнения.

«А захочу, фабричёнку какую себе заведу, — думал Павел Иванович, — а что, чем мы хуже других? Продам, к примеру, то же Кусочкино – вот уже и до миллиону недалеко. Стоит ведь только пальцем пошевельнуть и миллион – тут как тут, разве что на бери да кушай его с маслом!..»

Тут на глаза ему попался стоявший в углу у проезжей части улицы худой, замызганный мальчонка, в фуражке со сломанным козырьком, торговавший газетами. Кликнувши его, Чичиков взял себе свежий нумер «Русского инвалида», всегда гораздого до всяческих сплетен да слухов, надеясь обнаружить в нём разгадку таинственных событий, произошедших нынешней ночью в доме у Трута. Не глянувши на прочие страницы, он развернул ту из них, где обычно помещались сведения из полицейского ведомства, и тут же в глаза ему бросился напечатанный крупными буквами заголовок – «Происшествие в доходном доме», украшенный к тому же ещё и черепом, обвитым веревкою. Сей замечательный заголовок и предварял рассказ о событии, которое герой наш умудрился проспать нынешней ночью.