Мертвые не плачут

Не нравилось Пастуху отсутствие даже одного, пусть и не главного действующего лица. Но – действующего!.. Другое дело, что это лицо по определению невинно перед Страной и никак не отвечает за те или иные поступки родителей. И может, славно, что оно куда-то отбыло с места грядущих событий: и ему, лицу, не след быть свидетелем беды – а то, что случится, беда и есть. Даже для венценосной супруги и, по совместительству, матери! А уж тем более для сына-подростка…

Но надо бы все же узнать, где он. Для собственного, хотя бы, экилибра, как говорил Полковник, преподававший на спецкурсе хитрую науку логику.

Отсутствие мэрского сына не беспокоило Пастуха, но именно что чуть-чуть мешало его экилибру. То есть равновесию. Душевному. Что, возвращаясь к хитрой науке, было не очень логичным. Нет сына и – ладушки…

Но вопрос ненавязчиво свербил: где он? Все-таки у любимой бабушки? Все-таки у друга-однокашника? В лагере за рубежами Родины? У соседей, где есть приятели? На нет и суда нет, и если по логике судить, то отсутствие мальчишки, скорее, не помеха, а благо…

По дороге остановился у «стоячей» кафушки, перекусил, чем местный бизнес послал. Он слал скудно, но уж как мог. Вернулся домой. Купленные им накануне кефир, хлеб и сыр оставил на завтрак. Холодильника в съемной квартире не имелось, кефир наверняка сдохнет до утра…

Да ладно! Водой запьет.

И приснилась ему ночью вода.

Она лилась откуда-то сверху, водопадом лилась, молотом била по лицу, по телу, ледяной была вода и сильной, и он ловил ее ртом, а кто-то кричал ему про кого-то, но он не слышал кто и про кого, потому что, кроме воды, ничего кругом не было…

Но вдруг и ее не стало.

Пастух резко сел на своем топчане. Поднял с пола часы: пять сорок семь натикало. Тринадцать минут не доспал… А видел во сне, как сообразил, вот что: водопад, лето, жара, недолгая передышка, десять здоровенных мужиков, как дети, прыгают под тяжелой и огромной водой, летящей со скалы и мощно, с ревом разбивающейся о другие скалы, а мужикам все по фигу, они двое суток шли по горам и отстреливались, шли и отстреливались и, вероятно, отстрелялись наконец, а тут – вода. Как счастье – вдруг и много. Ну и дорвались…

А тут с горы рубанул пулемет.

Пастуху и еще двоим повезло. Даже не задело. Семеро так и остались в воде. Скверно…

Но скверно и другое – то, что он, Пастух, так и не достал сукаря, который стрелял. Даже не увидел его: вода, сквозь нее бьет прямое солнце, грохот воды, грохот пулемета…

Должок этот веригами висит на Пастухе, давит, а где и кого искать, чтобы расплатиться?..

Но – вода.

В принципе, вода, вода, о воде… это могло быть альтернативным решением. Но – более сложным и требующим объяснения.

Скорее нет, чем да. Сказано: не множь сущности!

И все же не зря старый кошмар привиделся, не зря и к месту: тяжко, больно, отвратно вспоминать свою тогдашнюю тупую и слепую беспомощность – ан, помогла она Пастуху хоть раз. Если помогла.

Вода или огонь? Или вода и огонь? Тема «для подумать», не более того.

Да и пора вставать пришла.

Позавтракал наскоро, запив кипяченой водой полбатона с сыром. Как и предполагал, кефир за ночь сдох.

По изученной наизусть дорожке добрался почти до поселка, но тормознул километра за два до привычной стоянки, согнал машину на травку, запер и пошел лесом. Выбрался на новое место – почти у реки, она внизу текла, как в песне – издалека долго. Лег в цветы и траву на взгорье и заглянул в бинокль. Ракурс отсюда был не лучше и не хуже прежнего, новым он был.

Во всем поселке жизнь не бурлила в сей день и в сей час. Хозяева разъехались по службам и по дружбам, дети, не исключено, были отправлены «на юга» Родины или на более приятные «юга» стран Срединного моря. Кто-то, впрочем, остался на родине «малой»: на пляже некое количество разновозрастных юниоров загорало и ныряло в воду, раскачавшись на канате, подвешенном к толстой ветке дерева, а еще человек шесть на поселковой детской площадке, раскинутой неподалеку от главных ворот, имели место: четверо играли в карты, двое кидали мяч в баскетбольную корзину. Один из двоих был чем-то похож на пацаненка, открывшего дверь Мэру, когда тот в воскресенье ходил в гости. Ростом, возрастом…

А может, и не похож. Пастух мельком его видел. Еще и в бинокль. Они в эти годы все для Пастуха одинаковы. Кроме брата.

Он, Пастух, именно таким его и помнит – двенадцатилетним. Возраст, когда у них, у братьев, все еще славно было, еще никакие тараканы между ними не пробежали. Брат писал ему на полевой адрес, Пастух отвечал, хотя и кратко: писать длинные письма было некогда и не на чем. И однажды выпал ему приз за хорошую службу: отпуск на пять дней. Летел с гор к случаю подвернувшимся бортом, лететь недалеко было, три дня провели буквально – как братья, Пастух брата из детдома отпросил. И расстались хорошо. А война не кончалась и не кончалась. Но все тоже хорошо было. Лет пять. Которые Пастух, уже после спецкурсов Разведки, трубил там же – в южных горах необъятной Родины и на ее границах. И немного – за ними…