Мертвые сыновья

А когда он вернулся, Танайина дочка лежала мертвая, кукла валялась на полу. Горела свеча. Танайя сидела у колыбели, скрестив руки, и не плакала. «Очень большой был грех». Он пробыл с ней всю ночь. На утро Габриэлу хоронили, пронесли чисто выструганный гробик мимо кладбища некрещеных детей. В Энкрусихаду он вернулся к ночи. Глаза у него блестели по-волчьи. Он хотел есть. С черного хода он вошел прямо в кухню, Марта увидела его и вылила в тарелку остатки густого дымящегося супа, отрезала ломоть хлеба, как-то странно, с опаской поглядывая на него. Наконец он спросил: «Она выйдет за Энрикеса?» — и Марта улыбнулась: «Сеньорита Вероника сказала нет». Тогда он вышел из дому и увидел ее. Она сидела там, у стены, в саду. Спускалась тьма, загорались большие звезды, и жаркий ветер, как всегда, нес пронзительный запах белых цветов. Вероника сидела тихо, ее профиль четко вырисовывался на фоне вечернего неба, руки упали вдоль тела, и была в них такая невинность, такая чистота, такой мир, что Даниэль не смог удержаться от странной просьбы. Он схватил ее руки и сказал: «Я не хочу, чтоб ты стала, как Исабель». С того дня они не разлучались, почти всегда были вместе, против всех, против всего. Кругом жили так же, покорно и трудно, но они знали, что уже вышли в путь, что не остановятся. Знали, что их мятеж растет, толкает их, не дает остановиться. Их мятеж не дремал, они смотрели на Танайю, которая снова пела, не жаловалась, трудилась, поливала грядки, чистила картошку на крыльце.

Наступило время сева, тот человек вернулся, и Исабель пришло в голову, что за те же деньги она может приобрести еще одну пару рук. На этих условиях она простила их, сама приготовила все к свадьбе. И Танайя чуть не целовала ей подол. (Какая гадость, думал Даниэль, когда они безропотно соглашались на все, не боролись, не защищали свои права. Им казалось, что с них достаточно, если им разрешают вместе жить. Какая гадость, прямо злость берет!) Через три дня после свадьбы он пошел к Танайе и сказал: «У тебя нет достоинства. Ты мне противна. Это твое право выйти за него замуж! Исабель не хотела тебе платить, значит, надо уйти, пускай она сама тебя зовет!» Она погладила его по голове и сказала: «Не будь ты такой злой! У нас, у бедных, гордости нет». Он разозлился еще больше, чуть не ударил ее. «Вырастешь, это у тебя пройдет, — сказала Танайя. — Ты не думай, и я не глухая, не слепая. Только нам, бедным, положено терпеть. Вырастешь, поубавится у тебя гордости…» Она подняла лохань с бельем и пошла к дому. На локтях у нее остались клочки белой пены. Он не мог понять, не мог. Он кинул в нее камень и нарочно промахнулся — он всегда бросал метко. А Танайя — он хорошо помнит — обернулась, поругала его. И все же она смеялась, и на глазах у нее были слезы.

●

Незадолго до полудня Даниэль пошел к себе. Рубаха прилипла к телу, солнце пекло безжалостно, как в середине лета. На земле, между деревьями, возникали желтые полосы, как будто вниз, в ущелье, шли тропинки. Ему захотелось спуститься на самое дно, к воде. Он еще не привык к тяжести ружья.

По берегу, вдоль теченья, он дошел до лагеря. Заключенные прибыли в Эгрос два года назад, весной, строить плотину. Лагерь стоял там, где кончалось ущелье. Между склонами лежала маленькая долина. Прежняя дорога в Эгрос, обреченная на забвение новыми работами, замыкала этот мирок.

Много лет назад Лукас Энрикес попытался начать разработки на склонах Нэвы. Потому и построили здесь, в Долине Камней, конторы и бараки. И промывные бассейны, и все, что полагается на руднике. Затея провалилась, но остались стоять порождения прежней суеты. Костяки домов стали приютом для птиц и поросли травой. Голос потока, превратившегося в кроткую, ровную речку, звучал грустно. В этом заброшенном месте, среди скал, звуки отдавались от камней долгим эхом. Барак был длинный, узкий, с одинаковыми зарешеченными окнами. Один его конец почти упирался в скалы, другой доходил до реки. Если в перерыв заключенный подходил к окну, он мог увидеть внизу золотую и зеленую воду среди камышей, единственный свежий мазок в этом царстве скал и красной земли. Тут было только одно дерево — бук на том берегу, от него под вечер падала длинная тень. Железные прутья отражались в реке. Мокрые круглые камни — розовые, белые, голубые — блестели от солнца. Огромные кучи гравия лежали тут еще со времен рудника и наводили на мысль о каменоломне великанов. После мокрых густых чащ долина, вся под палящим солнцем, была как внезапный удар. По старой дороге, в пыли, катились грузовые машины, везли заключенных на работу.