Мертвые сыновья

Врожденный инстинкт собственности — определяющее начало не только в поведении помещичьей династии Корво и Энрикесов, но и в том, что называется обычно «духовным складом». Собственничество на землю, на леса и реки порождает неуемные претензии на обладание сердцами, душами и умами всех, кто так или иначе соприкасается с Корво. Примат биологического над социальным, создающий впечатление о невытравимости, неизбывности зла, настойчиво подчеркивается автором. Разрыв единства племени Корво писательница тоже представляет в первую очередь как разрыв биологических связей. Отбившийся от волчьей стаи стяжателей Даниэль — это волк с примесью «чужой крови, дурной, холопьей крови». Подобная биологическая концепция явно мешает талантливой романистке осмыслить сущность противоречий мира ее героев. Получается так, будто связи внутри клана фатальны, установлены до социального опыта и самый разрыв их определяется зовом крови другой касты, другого клана, другой стаи. Однако вопреки авторской концепции биологические нити, с помощью которых Матуте хочет заставить действовать своих героев, переплетаются у нее в руках с пучками других, социальных нитей — они-то и делают поступки героев более естественными, определенными и достоверными. Пожалуй, только в одном случае биологический мотив не заглушает, а, наоборот, усиливает звучание социальной темы. Оказывается, что биологическое вырождение стаи Корво не лишает ее ни звериных инстинктов, ни средневековых привилегий: обреченный франкистский режим с каким-то дьявольским исступлением порождает себе подобных, идя навстречу собственной гибели.

Даниэль Корво — самый сложный образ в галерее героев Матуте. Вместе с тем траектория его жизненного пути, его судьба типичны для многих людей того поколения, которое приняло на себя все тяготы борьбы за обновление Испании. Именно это поколение вынесло на своих плечах тяжкое бремя национально-освободительной войны — одной из самых кровопролитных войн Иберийского полуострова. Революционные события начала тридцатых годов и великая битва 1936–1939 годов явились тем катализатором, который ускорил процесс общественного, по существу классового, расслоения. Во «времена надежд» нужно было окончательно определить свой выбор. И Даниэль Корво понял, что его путь — «со своими, с бедными, с ненавистью, с горем, со смертью, со вшами, с лохмотьями… Для него тоже это было время надежд, рассвет того мира, в котором он решил идти до конца». Разорвав узы кровного родства, Даниэль рвет и те нити общечеловеческого единства, которые крепко-накрепко связывают Каина и Авеля, господ и рабов, стервятников Корво и обездоленных тружеников из поместья Энкрусихада.

Уход Даниэля и Вероники из Энкрусихады, их бегство из царства мертвецов — первый важный шаг на трудном пути к свободе: «…они знали, что уже вышли в путь, что не остановятся. Знали, что их мятеж растет, толкает их, не дает остановиться».

Рабочая Барселона, с которой Даниэль познакомился в своих хождениях по мукам, чрезвычайно расширила его общественный кругозор. Мир окончательно разделился пополам. Даниэль понял, что «будет бороться вместе с теми, кто внизу (может быть, в мире, где дети видят кусочек неба среди крыш и не стыдятся старых, усталых матерей, которых кто-то бьет по ночам, которые топят печку длинной неприютной зимой), он пойдет к забытым. К тем, кого забыли до рождения, еще до первого проступка, до первой несправедливости… Это будет чистая жизнь, обнаженная, без обмана — не такая, как у Энрикесов, у Херардо, у Исабелей. Он не может жить, как те, кто отгораживает свое счастье, свой покой и хлеб от других людей».

Когда фашисты подняли мятеж, Даниэль по зову совести стал солдатом национально-революционной армии. В романе мало говорится о военных действиях, но Матуте хорошо передает ту атмосферу всеобщего подъема, возбуждения, наэлектризованности, которая царила в стане республиканцев, где все дышало надеждой на живительные перемены.

Несмотря на строгости франкистской цензуры, которые вызывают протест даже среди «благонамеренной» буржуазной интеллигенции, Матуте не скрывает своих симпатий к настоящим республиканцам. К таким настоящим республиканцам писательница, несомненно, относит и кузнеца Грасьяно, и рабочего-типографщика Энрике Видаля, и многих других. Эпизодические фигуры «отрицательных республиканцев», вроде Андалусца, папаши Монго, Фернандеса, — это анархисты и анархиствующие элементы, воспитанные в духе крайнего индивидуализма, неорганизованности, преклонения перед стихийностью, самотеком. Матуте правильно подметила, что ядро этих «бесконтрольных» анархистов состояло из деклассированных элементов.