Мертвые тоже хотят жить (СИ)

— Так что крошка, забыли? — светло-карие глаза смотревшие в мои, внезапно дрогнули. Зрачок расширился и резко сузился, а Глеб, отстранившись, задумчиво произнес. — Как интересно…

И уже более резко, странно вглядываясь в мое лицо, требовательно спросил:

— Кто такая?

— М-м-ма… — губы, дрожащие в напряжении никак не могли выдавить имя, пока я с нарастающим ужасом рассматривала молодого человека, буквально за минуту кардинально изменившего свое поведение.

— Не Машка, можешь не врать, — губы парня скривились, а сощурившиеся глаза что-то искали во мне и не находили. Или находили, но совершенно не то? Не знаю. Чем дальше, тем больше все окружающее напоминало дешевый фентезийный фильм со мной в главной роли. А я, вместо того, чтобы принять предложенную роль и с блеском отыграть сценарий, внезапно забыла все слова, забыла все, что требовал от меня строгий режиссер.

— Марина, — выдохнув, моргнула, до побелевший костяшек на руках вцепившись в одеяло.

— Марина значит, — парень чуть расслабился и протянул: — Забавно.

Через секунду он снова нагнулся ко мне и странно повел носом, как будто пытался вдохнуть мой запах.

— Да не трясись ты, не трону, — вцепившись в мою руку, потянул на себя. — Первый раз в новом теле?

Еле заметно кивнув, смотрела, как его пальцы пробежались по моей руке, коснулись проводов с катетером и замерли на предплечье.

— Нда, забавно, — отодвинувшись, парень сел на стул и закинул ногу на ногу. — Ну что, Марина, давай знакомиться? Глеб.

И замолчал, напряженно всматриваясь в мои глаза. Я тоже молчала. Как там говорили, молчание — золото, вот и я наконец решила придерживаться этого плана. Одно то, что Глеб прекрасно понял, что перед ним не неизвестная мне Маша, а другой человек, уже настораживал, а если брать его поведение в целом, то и вовсе заставляло сосредоточенно всматриваться в парня, ожидая неприятности.

— Понятно, — скрестив руки на груди, мотнул носком ботинка. — Расслабься, заняла тело и ладно. Машку конечно жаль, но… Тут ее все равно уже нет.

— Почему?

— Что почему? — густые брови приподнялись в удивлении.

Откашлявшись, все еще хриплым голосом уточнила:

— Почему нет?

— Откуда я знаю. Манька девочка впечатлительная. Была. Ты я смотрю тоже. Странно даже.

— Что странно?

— Что странно? — задумчиво переспросив, пожал плечами. — Такие «впечатлительные» первыми уходят. А ты вернулась. Интересно.

Положив ладони на кровать, вновь подался ко мне.

— Что-то в тебе значит есть. Вот только что? М-м-м? Не расскажешь?

Я мотнула головой и моргнула, пытаясь стереть странный огонек мелькнувший в глазах парня.

— Жаль.

Показалось? Да уж.

Сейчас на меня смотрели вполне обычные глаза, человеческие, светло-карие. без огоньков и другой ерунды, а потому я поспешила задать свой вопрос.

— Ты тоже? Вернулся?

На что Глеб лишь неопределенно пожал плечами.

— Ладно, болезная. Выздоравливай, завтра зайду, — он неожиданно поднялся и направился к двери.

— А-а-а…

— Что?

Я закрыла рот и расстроено посмотрела на парня. Хотелось спросить многое, хотелось что-то сказать, но вот что конкретно и спросить, и сказать, я даже сама не знала, а потому лишь могла огорченно рассматривать уходящего «жениха». Не знаю, понял ли он мое состояние, но, хмыкнув, снова взъерошил волосы и уверенно произнес.

— Так, Марин. Запоминай! Сейчас ты Александрова Мария Владимировна, студентка пятого курса истфака. Пока все. Мне знаешь ли тоже нужно обдумать открывающиеся перспективы. Хотя…

Он чуть наклонил голову на бок.

— Да-а-а, это будет интересно. Ладно, отдыхай. Завтра поговорим, — таинственно улыбнувшись, он закрыл за собой дверь.

Облизнув пересохшие губы, сосредоточенно прислушивалась к удаляющимся шагам, к доносящимся из коридора возгласам, к жизни за окном. Напряжение, еще недавно сковавшее тело, медленно уходило, оставляя после себя слабость и разбитость.

Откинувшись на подушку, бессмысленно уставилась в окно. Штор, загораживающих проем, не было, и я могла беспрепятственно рассматривать свой кусочек темного неба, грозившего в любой момент затопить слезами землю.

Сколько я так пролежала? Бездумно, с совершенно пустой головой, всматриваясь в тяжелые низкие облака, не знаю. Но голос баб Зины с нотками недовольства и озабоченности все же смог вывести меня из оцепенения, а ее пустая болтовня о больнице, о докторах и медсестрах, прерываемая лишь «жизненными» наставлениями о правильности питания, и этим самым питанием, методично скармливаемым заботливой сиделкой, заставили по другому посмотреть на свое положение.

Я живая!

Я!

Именно я, а не кто-то другой. И пусть у меня другое тело, другое имя, все другое, я живая! И я не схожу с ума. И все это не плод моего больного воображения. Просто жизнь, другая, но жизнь. И Макс! Макс! Я же могу…

Задохнувшись от нахлынувших эмоций, закашлялась, выплевывая жидкую кашу на успевшую вовремя увернуться баб Зину.

— Машуня! Не хулигань! — сдвинув брови, баб Зина споро вытерла разбежавшиеся капли и погрозила пальцем.

— П-п-подавилась.

— Ничего, бывает. Еще кушать будешь?

— Нет. Баб Зина, а мой телефон, он далеко?