Мертвые тоже скачут

– В принципе, такое могло быть. – Ну вот, а я надеялась, он придаст мне уверенности, что у следователя поехала крыша и отец был все-таки отцом. Теперь почему-то именно слова Валерия заставили меня согласиться с Акунинским. – У меня почему-то есть ощущение, что я сталкивался с подобными обманщиками… Ладно, это не важно. Просто подумай, откуда у твоего отца взялись документы на имя… как его там?

– Хабарова Глеба… какого-то. Не помню отчества.

– Ну вот. Откуда? И тем более на него заведено уголовное дело. Верь своему следователю. Иное дело, что тебе трудно, очень трудно и невыносимо больно осознавать то, что тот, кому ты поверила, тебя так жестоко обманул. Причем не просто обманул, он сыграл на твоих не реализовавшихся дочерних чувствах, это очень низко. Я так понял, у тебя и отчима не было?

– Нет. Нас три женщины – мама, бабушка и я.

– Ну вот. Это очень тонкий ход. Уже такая незначительная информация открывает для человека с определенными психолого-аналитическими способностями вариант подступа к тебе, дверь к твоему сердцу. Конечно, этот тип невыносимый подлец. Эх, если бы я знал раньше… Я бы еще там, за игровым столом пристрелил его!

– Ах, Валера, не нужно! – Я уткнулась в его холодную, простреленную грудь и зарыдала. Не знаю, чего в этом было больше – обиды на лжеотца или умиления на заботу и нежность Мертвицина.

Мы немного помолчали, затем он сказал:

– Что же, получается, это все из-за меня?

– То есть? – не поняла я, шмыгая носом. – Что – все?

– Если бы он не проиграл, он бы не стал тебя обманывать. Хотя, подожди… Как ты говоришь, у вас одинаковые привычки?

– Да! – вспомнила я, и мою наивную душу вновь озарил лучик надежды. – Ведь это невозможно, если бы мы были неродными по крови! ДНК не обманешь!

– Эх, конечно, анализ ДНК не обманул бы, а вот молоденькую девчушку, озабоченную отсутствием папы, обмануть проще простого. Но, видимо, пасли тебя очень долго, так что моей вины нет, и это меня немножко успокаивает. Однако тебе от этого не легче.

– Пасли? Как это? – не поняла я. – Что ты хочешь сказать?

– Что я хочу сказать? – Валера потер ямочку на подбородке и продолжил: – Что выяснить твои предпочтения в еде, телепрограммах, книгах, средствах гигиены, твой образ мыслей в определенных жизненных ситуациях проще простого. Но на это требуется чуть больше времени, чем три дня. Значит, этот Хабаров давно планировал ограбление. И это даже не ограбление, ты же сама отдала ему мешочек. Непонятно только, если ты отдала его еще там, на вокзале, на кой черт он потащил тебя в Валищево? – Здесь я, разом перестав плакать, покраснела от стыда. Дело в том, что я рассказала не всю историю. Теперь, несколько смущаясь, я объяснила ему конечную цель псевдородителя – изумрудное ожерелье. – Вот и ответ. Следуя его плану, ты должна была отыскать спрятанное дедом ожерелье и отдать ему, якобы для того, чтобы он сумел отыграться и вернуть тебе уже весь набор целиком. Что ж, лихо придумано.

– Но как, как он мог узнать про драгоценности? Ведь мы свято хранили эту тайну!

– Свято? – усмехнулся Валера. Усмехнулся совсем как живой человек. У меня на душе потеплело. Возможно, еще не все потеряно. Возможно, я смогу его вернуть к жизни. Не для него. Для себя. – Катя, тайны в некоторой степени эфемерны. Знаешь поговорку: «Что знают двое, знает и свинья»? Вот за минувшие два часа ты успела рассказать «свято охраняемую тайну» как минимум двоим – следователю и мне. Причем я – вообще человек посторонний. Сечешь? Представь себе, за столько лет сколько раз ты, или мама, или бабушка могли проговориться. Мог проговориться и твой настоящий отец, если он жив, конечно, и если он знает об этом. И дед твой мог. А для профессионального разводилы это вообще проще пареной репы выяснить. Любую тайну.

– То есть этот тип следил за мной, подслушивал разговоры с подругами, обходными путями опрашивал кого-то, кто располагает обо мне информацией… Так что ли?

– Более-менее так.

– Боже! – Я вскочила. – Что за свинья! Я не верю в это! Но ведь он похож на моего отца!

– Ты ведь его никогда не видела! – логично возразил Мертвицин.

– Были фотографии… Немного, и все же. Правда, он там молодой.

– Вот видишь! Мы часто видим то, что хотим видеть. Он знал, ты больше будешь опираться на желаемое, чем на рациональное.

Кровь бросилась мне в лицо, я закричала:

– Но откуда он мог знать, что я не знаю, как выглядит мой отец?! Откуда он мог знать, что мать выбросила все его фотографии? Я не верю! Не верю в это!

– Тише, тише… Он выяснил это так же, как и все остальное. Эх, как жалко, что я ничего не помню… Я мог бы помочь тебе, вспомнить, о чем мы с ним говорили, когда встречались за одним столом… Быть может, я видел его только раз, но мне кажется, что мы с ним играли частенько, не знаю почему. Я во всем стал сомневаться, я уже не могу верить сам себе, – с горечью сообщил он.

Мы замолкли и посмотрели друг на друга. Наши лица выражали сострадание. Мы жалели друг друга, и мы жалели самих себя. Мы были сейчас одним целым, и наши проблемы были общими проблемами, одними на двоих.