При обрисовке характера какого-либо представителя власти хорошо бы воспользоваться его свежими анализами. Наличие в выделениях свинца говорит о твердости характера, присутствие цинка – о цинизме, кадмия – о подлости.
«Почему? Почему? Почему мы погибающий народ?» – «Потому что мы продажны!» – «Но позвольте, милостивый государь, в чем же причина?» – «Причина в том, что мы нуждаемся. Не мы, но нужда наша берет взятки!»
Спешу, спешу, спешу!
Спешу успокоить всех.
Разговор этот происходил на Британских островах во второй половине шестнадцатого века.
А я ведь тоже хочу! Хочу проснуться поутру и в тот же миг жахнуть чего-нибудь общечеловеческого. Вот такого, чтоб всем, чтоб всем поровну и чтоб в груди все раздвинулось от полного, непомерного счастья, чтоб, значит, в каждого – и туда и сюда…
Мне нравится их аргументация, а также положение рук при произнесении речи, а еще – блеск глаз, меняющийся тембр голоса, состояние челки и прямота позвоночника.
Вранье многим обязано прекрасной упаковке.
Аристотель говорил: «Когда человек думает о чем-то прошедшем, он опускает глаза в землю, но когда он думает о будущем, он поднимает их в небо».
Интересно, о чем думают наши властители, когда смотрят вбок?
С большим жаром и живостью замечу: нелегкое это дело царствование. Тут прежде всего страдает стул – он разжижается, и ум – он тоже разжижается. То есть разжижение начинается с обоих концов, что приводит к встрече обоих этих разжижений в районе надежно связанной когда-то пуповины.
И что же? Она начинает ослабевать.
Извольте знать, что я, по примеру великих физиологов, излагаю один и тот же вопрос вновь и вновь в слабой надежде на отклик со стороны изучаемого предмета. Ум чиновника! Что может быть необычнее?
И есть ли исследователь благодарней, чем я, мечтающий зарегистрировать самый незначительный трек, утихающий огарок, летящий окурок, ничтожное послание в виде царапины на закопченном стекле бытия?
Именно, именно, именно! Она. Проистекла. Откуда? Откуда взялся этот обильный источник темноты, это прибежище мрака, это расплывчатое употребление, казалось бы, самых точных слов, путающее самые светлые и возвышенные умы?
Из детства? Ужели всему мы обязаны этой поре, где всё, решительно всё – сопли и горшок?
Увы нам!
Страшный стук в дверь разорвал пополам все эти мои рассуждения о чиновниках и детстве.
Даже не знаю, когда я к ним вернусь!
Обычно все принимается так, как оно и происходит. Меньше всего на свете люди утруждают свои мозги путаными мыслями. Идеи времени и пространства, болезни Вселенной или маленькие неприятности с ней; или то, как мы доходим до этих идей, из какого материала они образованы, как роднятся они с нами; как они вообще появляются в нашем уме, подбираются ли где-то в пути, по дороге; или возникают на сон грядущий, когда все уже расстались не только с брюками, но и с трусами, вместе с тысячами других изысканий, предвидений и пререканий относительно свободы и необходимости, на чем двинулось рассудком великое множество лучших сынов человечества, никогда не приносили ни малейшего вреда головам остального люда, что всегда воспринималось мной не иначе, как Божья благодать.
Музыка должна постоянно ласкать слух. Однако не слушайте долго Вагнера. Говорят, что от этого возникает желание напасть на Польшу.
Некоторые испытывают презрение к выдумкам. Им отвратительны любые муки творчества. А я вот без творчества не могу. Меня давно привлекает создание меморандумов.
Если б меня пустили во власть, я бы, к примеру, ежемесячно издавал бы манускрипт о независимости Грузии.
Взявшись за радение о народе, чиновник должен помнить, что это обострит все его боли, задержит выделение пота, истребит его бодрость, разрушит его силы, истомит его тело, высушит первичную влагу, создаст предрасположенность к запорам и, как следствие, подорвет здоровье.
Письмо – это угощение. Классики говорили, что, затрачиваясь на устройство подробного угощения, вы сделаете большую глупость, если так худо распорядитесь, что позволите вашим критикам его разбранить.
Плевал я на критиков. Вот.
Политикам всегда надо помнить о реинкарнации, ведь следующую жизнь можно начать слизняком, а уж потом превратиться в какого-нибудь мелкого ползучего гада, после чего преобразиться в гада покрупнее – в крокодила, например, – затем уже можно стать млекопитающим – хорек подойдет, – потом пойдут лисы и волки, а затем вершина всех превращений – шимпанзе.
И только после обезьяны открывается прямая дорога – догадайтесь куда.
Ах, если бы таким чувствам, как благосклонность и расположение, был бы закрыт доступ в наши суды – в этот, конечно же, священный трибунал; если бы остроумие гнушалось там взятками, а уверенность, что корысть всегда стоит в стороне, не оставляло бы нас ни на минуту и страсть никогда не садилась в судейское кресло – как было бы все это здорово, господа!
Но – увы!