Мертвые видят день

Бесстрастно дописав строку и отложив перо, человек, так же невозмутимо, сложив ручки на животе, откинулся в кресле.

– А вы ведь не за этим пришли, – спокойно сказал он. – Я знаю, кто вы такие и куда идете. Прекратить казни? Прекрасно. Я сейчас же подписываю приказ о прекращении казней – отныне и впредь, а вы остаетесь здесь навсегда. Устраивает такой вариант? Есть другой – мы оставляем все, как есть, а я указываю вам, как и куда двигаться дальше. Точнее, даю вам шанс. И какой вам больше нравится?

Глядя на потемневшее лицо немца, человек улыбнулся.

– Подумайте, подумайте. Нет, «подумайте» – неправильное слово. Как там написано в книге, что вы прочитали: «Погасите болотный огонек разума, прислушивайтесь к своему сердцу». Ну и что ваше сердце подсказывает вам?

– Мое сердце подсказывает, – быстро сказал Вагасков, – зарубить тебя сейчас же.

– Вот видите, – сказал человек. Он вздохнул. – Нежное, чувствительное сердце славянина. Он повернулся к немцу. – А что подсказывает ваше? Вы готовы все сделать по подсказке его сердца?

Окаменев лицом, несколько мгновений сидя неподвижно, немец тяжело поднял глаза на человека.

– Нет, – сказал он, – не готов. Извини, Александр.

– Вот видите, – удовлетворенно сказал человек. – Страстное, но хладнокровное сердце арийца подсказывает несколько иное решение. Видите, как все непросто. А точнее, почему непросто? Вот весы. Я сделал движение – положил гирьку на чашу весов. Я сказал – а где ваша гирька? – уравновесьте. Вы прислушались к себе и положили свою гирьку. Все просто.

– Зачем ты сжигаешь женщин, – не глядя на него, сказал немец.

Человек пожал плечами. – А это вообще не мой выбор. «Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во мне, тот приносит много плода; ибо без меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет – а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают» – учили в школе, пока ваш фюрер не запретил религию и церковь? Каждый делает свое дело на своем месте, и каждый идет своим путем, как вы сейчас. Или вы больше не хотите идти своим путем?

– Чего ты хочешь, – все так же не глядя на него, спросил немец.

– Так как же девушки? – доброжелательно поинтересовался монах. – Пусть сгорают?

– Чего ты хочешь, – повторил немец.

Человек покрутил пальцами. – Не важно, чего я хочу, да и не ваше дело, чего я хочу. Вы же, наверно, поняли – это испытание. А чего требует испытание от вас – ну, вероятно, жертвы. Хочешь достичь цели или, по крайней мере, двигаться к ней дальше – принеси жертву. Опять-таки все просто. Вопрос только в том, способны ли вы принести жертву.

– Какую жертву? – спросил немец.

– А я не знаю, – спокойно сказал человек. Черты лица его внезапно огрубели, несколько мгновений он презрительно-отрешенно изучал нас, переводя взгляд с одного на другого. – Но мы сейчас узнаем. Идемте.

Резко он встал; гремя связкой ключей, выйдя из-за стола, быстро отперев неразличимую с первого взгляда дверь в стене, не оглядываясь, он пошел по коридорчику и узкой витой лестнице за ним, ведущей вниз; двинувшись вслед, несколько минут, горбясь и сжимаясь на тесной, узко завинченной лестнице, мы шли гуськом за ним, почти на ощупь различая под ногами неровные, разной высоты ступени; оборвавшись, ступени привели к узкому, плохо освещенному коридорчику, подойдя к еще одной тяжелой стальной, почти бункерной двери, человек с усилием откатил ее, вслед за ним мы вошли в сводчатый, освещенный факелами зал. Спины монахов были впереди, расступившись по окрику человека, стоявшие поспешно отошли к стенам – длинноволосая и белокурая женщина ослепительной красоты обнаженная была цепями прикована к косому X-образному кресту, ноги ее с фигурно закругленными, мелкой лепки пальчиками чуть не доставали пола. Опустившись на колени, низко согнувшись, человек поцеловал ее пальцы.

– Встаньте, – глухо сказал он, не оборачиваясь.

Быстро подбежавшие монахи, не грубо, но настойчиво подталкивая, поспешно выстроили нас в линию перед распятой.

Весело смеясь, женщина, поверх спины сгорбленно согнувшегося человека смотрела на нас. Глаза ее, беспечно и отрешенно сияющие, вспыхнули новым светом; несколько раз резко дернув головой и что-то прокричав на незнакомом языке, она, лихорадочно напрягаясь и безотчетно дергаясь и сотрясаясь всем телом, бешено забилась, словно желая вырваться из пут, короткая фраза сменилась длинным, рвано сбивающимся многословным выкриком, несколько раз надсадно повторив последние несколько слов, обмякнув телом, провиснув на цепях, уронив голову на грудь, она закрыла глаза.

Размеренно встав, человек небрежно вскинул руку.

– Этот, – отрешенно произнес он, указывая на одного из немцев, стоявшего в дальнем от меня конце линии, кажется, самого моложавого.

– И этот, – вяло передвинувшись, рука его с вытянутым пальцем указала на меня.

– Возьмите у них мечи, – полуобернувшись к немцу, бесцветно сказал человек, – и не мешайте нам поступать, как положено.

В мгновенье ока подскочившие ко мне и к молоденькому немцу монахи, твердо зажав, подвели нас к человеку.