Мертвые воспоминания

Больше всего ей хотелось дождаться нужного трамвая, своего, домашнего, признать поражение и уехать домой. Только воспоминания о том, как Анна Ильинична присаживалась на кровать, дружелюбно гудевшую пружинами и проминающуюся почти до пола, как звала Сахарка, а он нехотя переводил на старушку взгляд, и не шевелясь на подоконнике, не давало Маше уйти, даже не попробовав.

Тем более что на телефон пришло сообщение от Палыча: тот собирал волонтеров к пяти вечера в новой мертвой квартире. Первой заявку одобрил татарин Сафар, темноглазый и улыбчивый, чуть старше самой Маши, она очень любила его смех и не боялась разделить любые воспоминания, поэтому и согласилась без раздумий. Теперь от мыслей о вечерних разговорах даже мокрые колготки уже не казались ей такой бедой, и, подбодрив себя парой мотивирующих цитат, вычитанных в одном из психологических пабликов, Маша почти побежала к приюту.

Ей казалось, что кошки и котята в таком приюте живут дружно и весело, что для них высаживают газон с ярко-зеленой травкой и подвязывают шеи алыми бантами, когда приходит кто-то из будущих хозяев, без конца чешут за ушком и кормят рыбными консервами. Она понимала, что если такой рай на земле и существовал бы в их городе, то наверняка каждый житель знал бы о нем — и пока Маша петляла по одинаковым, будто бы залитым серым киселем дворам, скопированным друг с друга, лужайка перед ее глазами становилась все призрачней. С деревьев на Машу пучеглазо таращились прибитые на гвозди мягкие игрушки, мокрые, со слипшейся черной шерстью; тянулись к небу грязные стебли пластиковых цветов, выпирали лавочки, напоминающие инвалидные кресла. Маша уже начала думать, что заблудилась, как спереди раздался визгливый собачий лай, оборвавшийся от окрика.

Она пошла на звук.

Лужаек, конечно же, никаких не было, но Маша все равно немного расстроилась. Был покосившийся двухэтажный дом с рытвинами сырой, отслаивающейся побелки, незаживающие раны на кирпичной стене, были крохотные оконца, словно бойницы, ни в одном из которых не горел свет, а еще деревянный забор, щелястый, но с виду крепкий. Из-за забора не просто пахло, а несло влажной собачьей шерстью, разваренной перловкой и гниением.

Маша потопталась у калитки, не решаясь позвонить. Справа, за забором, будто почуяв ее сомнение, завыл один из псов.

Дверца распахнулась сама — перед Машей стоял худой человек в бушлате со слежавшейся опушкой, в дырявых спортивках и резиновых сапогах, будто он только-только вышел из коровника и сейчас пойдет пить парное молоко в хате у бабушки. Из волос его, светлых и коротко стриженных, торчали тонкие перышки сена.

— Чего? — грубовато спросил он и нахмурился, шаря по карманам в поисках сигарет.

— А Сахарок тут живет? — глупо спросила Маша и еще глупее улыбнулась.

Желание сбежать стало физическим, плотным и концентрированным. Она вздрогнула, но устояла, разглядывая костлявую фигуру, которая от безразмерного бушлата выглядела еще худей, чем была на самом деле. Сначала человек этот показался ей немолодым, почти старым, с потекшим усталым лицом, но выбился из-за туч прозрачный, слабенький луч света, и Маша с удивлением поняла, что перед ней стоит почти ровесник. Из самой Маши можно было вылепить сразу трех таких, мосластых, с острым подбородком и костлявыми крыльями носа.

В груди заскреблось. Желудок все еще не смирился с пирожком, и Маша сгорбилась, заталкивая урчание поглужбе.

— Кто? — человек нахмурился, и кожа у него на лбу собралась белой гармошкой. Нахмуренность легла на его лицо так привычно, что Маша догадалась — он почти всегда недоволен.

— Кот, — объяснила, чуть заикаясь, — лысый и старенький, Сахарок. Ему уколы надо делать.

— А, этот, от бабки дохлой?

— Ну да.

— А зачем он тебе?

Маша набрала полные легкие холодного осеннего воздуха:

— Забрать хочу.

Он ухмыльнулся правым углом губ, и лицо его расправилось, помолодело. Он предложил ей сигарету, а потом махнул рукой:

— Ну, заходи. Тетя за кормом поехала на базу, скоро вернется. С ней и будешь говорить, я тут что-то вроде уборщицы, только говно за ними и разгребаю. Пошли-пошли, там чайник есть, в приемной…

Маша замешкалась — идти куда-то с этим типом в бушлате и сапогах ей не хотелось, тем более что низенький дом выглядел пустым и едва ли не заброшенным. Но она знала, что на улице тетю не дождется — замерзнет и сбежит, а поэтому выбора не оставалось. Ступая след в след за провожатым и проваливаясь в глубокую, чавкающую грязь, она пошла к перекошенной двери.