Мертвые воспоминания

— Соседушка?.. — хрипло и наугад позвала мама, и Галка бросилась к ней. Остановилась в дверях, успела сохранить в себе удивленную и полную счастья мамину улыбку, еще не омраченную болью — после сна в ее тело как будто не сразу возвращалась болезнь.

— Лучше, чем грымза эта старая! — сияя, сказала Галка.

Они так и не пообщались: мама то и дело проваливалась в сон, одурманенная лекарствами, и Галка сидела на краешке ее кровати, поглаживая высохшую, словно кленовый лист, ладонь. При маме обычной она стеснялась этой ласки, стеснялась своих воспаленных, припухших век и смущалась говорить о любви, но спящую маму можно было поцеловать в высокий лысый лоб под очередной кислотной банданой или подержать за руку, даже шепнуть чего-то. Мама не злилась, не рычала и не смотрела так пусто, будто в ней совсем кончились силы жить. Галка любила эти сонные часы.

Мама мерзла, в полудреме натягивала на подбородок плед. Толстые темно-коричневые колготки то и дело выглядывали из-под одеяла, виднелись тонкие щиколотки, будто бы готовые сломаться от любого взгляда, и Галка быстро укутывала их обратно. Она развела чай с облепиховым вареньем и поставила в изголовье, чтобы запахло ягодами. Мама морщилась во сне, вздрагивала, потом приходила в себя ненадолго, бормотала что-то и снова засыпала. Повторяла, что это сон и Гала ей снится. Галка не противилась.

Главное, чтобы не больно.

Раньше мама просила ее переехать, а Галка отнекивалась, что долго добираться до учебы и работы. Потом они до хрипоты спорили, нужна ли маме сиделка — эта тема была вечной, неисчерпаемой. Потом все чаще говорили про погоду, или тараканов в общежитии, или долги по учебе, только бы слушать друг друга и молчать. То разыгрывали диалоги будто бы из плохо прописанной истории, два человека в комнате, не замечающие третью, черную, отпечатанную на обоях тень.

— Я мармелад тебе привезла, — сказала вдруг Галка, чувствуя едва различимое тепло от маминых пальцев. Ее исколотая, истерзанная рука безвольно лежала дохлым кальмаром, выброшенным на песчаный плед.

— Мне? — мама хмыкнула.

— Нет, блин, себе любимой. Ты же говорила, что мармелада хочется.

— Мне и на море хочется, и мужа богатого, — мама зевнула, не прикрывая рот. — И что теперь?

— Если не хочешь, то я заберу.

Мама прищурила запавшие глаза:

— Ты чего это, прощаешься со мной?

Галка вспыхнула. Вспомнила со стыдом, как хотела купить цветов в остановочном павильоне, лилии или герберы, просто подумалось, что никогда она не приносила маме цветов, а начинать с земляного холма и венков ну никак не хотелось… Думать об этом было больно, боль эта закручивалась острой спицей в желудке, и Галка, потоптавшись под козырьком, отказалась от этой идеи. Верное решение — мама бы сейчас устроила ей выволочку, оборвала бы лепестки с букета и потребовала гвоздик, раз уж на то пошло.

— Глупости, — фыркнула Галка.

— Гала, — мама издала странный шипящий звук, чем-то похожий на вздох, — ты совершенно не умеешь врать.

— А и пусть! Чего я, не знаю, что ты умираешь? Вечные разговоры об этом, а я уже не могу! У тебя все к этому сводится, даже мармелад этот несчастный. Скоро мусор буду выносить, а ты крикнешь в спину — что, на помойку меня отправляешь?! Не хочешь есть, и не надо. Но и мозг мне не выклевывай.

— А тебе лишь бы об этой смерти молчать.

Вздох. Тишина. Галка сглотнула кислоту, и все внутри — и пищевод, и желудок, и сердце, — загорелось, и лучше бы в нее влез сейчас Михаил Федорович, делал, что ему вздумается, но даже он затаился, видимо, чувствуя. Да какое вообще притих, он же не человек, не личность, не душа! По крайней мере, не целая. Он просто сильные надоедливые воспоминания, которых Галка боится так, что воображает, будто бы это сам Михаил Федорович и есть.

— Ты не умрешь, — буркнула, как обиженный ребенок, прекрасно все понимая.

— Гала моя прекрасная, — сама взяла ее за руку и прижала к своей щеке, зажмурилась. — Умру, конечно. Все люди умирают.

— А ты не торопись. И вообще, хватит сопли на кулак мотать, совсем расклеилась. Даже гроб еще не присмотрела, платье с туфлями, а все туда же… Или я должна этим заниматься?! Самостоятельная дочка — горе в семье.

Шуточки не помогали. Галке казалось, что она вдыхает мамину болезнь, и та расползается в легких, с кровью бежит по телу, отравляет. В первые месяцы Лилия Адамовна отказывалась к маме даже подходить, она по телевизору услышала, что рак заразный. Галке пришлось уговаривать, доказывать, таскать книжки и распечатки из интернета, но, кажется, соседка все равно изредка обрызгивала маму святой водой.

Сухие мамины пальцы пахли лекарственной горечью, казалось, отпусти — и мама воздушным шаром выскользнет в форточку, не ухватишь. Она снова задремала, но быстро пришла в себя.

— Никаких больше трагических речей, — предупредила Галка. — Не порти мне настроение.

— Сама же возвращаешься к этой теме, — ухмыльнулась мама, и в приподнятом уголке ее губ скользнуло что-то давно знакомое, но утерянное. — И кто тут слабачка?

— Я, мам… Я.