Мертвые воспоминания

— Теперь-то вы от меня отстанете? — спросила она вслух, но Михаил Федорович как обычно ничего не ответил. Галка попыталась найти знак от мамы, весточку и в далеком беззвездном небе, и во вспыхнувших холодных фарах, и в скрипе чужих шагов. Мама не отзывалась, мама ушла окончательно, и теперь Галка за все отвечала сама.

Ей стало еще чуточку легче, и она надеялась, что вот из таких «чуточек» она и сможет вскоре подняться, распрямиться под грузом своих и чужих проблем. Она вслепую набрала сообщение Палычу, что, как только выздоровеет, хочет забрать материнскую память — в конце концов, если бы мама хотела утаить что-то важное, она отказалась бы в завещании от передачи своих эмоций. Значит, следовало попробовать.

Хотя бы попытаться.

Глава 14. Болезнь

Когда Дана вернулась от Галки, растоптанной, разбитой, после всей той ночи в рыданиях и выговоренной через силу боли, все просто не могло закончиться хорошо. Проще было забыть — отец, конечно, разошелся, выволок Дану за волосы на кухню и пару раз саданул так, что она подавилась воздухом и даже выругалась беззвучно, но кухонная дверь утаила это от Али и Лешки. Ни одного синяка, никаких царапин, а давно разбитая губа уже затянулась, и лишь тонкая бледная полоска напоминала о давнем, почти забытом.

Дане хотелось ненавидеть отца. И чтобы ненависть ее, яростная, горячая, осталась единственным к нему отношением — если бы он всегда был чудовищем, избивал всех подряд, рычал на мать, а с клыков его капала бы ядовито-зеленая слюна, все было бы куда проще. Но отец бывал всяким — например, он обожал перемывать посуду и всегда мурлыкал себе что-то под нос, и пение его, нескладное и нестройное, вдруг удивительно хорошо сливалось с плеском мыльной воды. Дана любила сидеть вот так, сделав вид, что допивает безнадежно остывший чай и прикусывает его пряником, и слушать отцовское мычание.

Иногда он возвращался с работы, подходил к Дане со спины — она напрягалась против воли, ненавидела эту жертвенность в себе и все равно каменела плечами, — и целовал сухими прохладными губами в макушку. Брал Алю лепить снежки или бродить по заметенному парковому озеру, курил на балконе и втолковывал что-то Лешке, не дотягивающемуся до перил, или просто спал перед телевизором, и хмурился во сне, а Дана тянулась к высокому шкафу, чтобы достать для него покрывало… Если бы не эти вспышки ярости, они могли бы сойти за нормальную семью, а папа — за неплохого отца. В конце концов, у половины Даниных одноклассников и такого не было.

И ненависть ее, крепшая в «воспитательные моменты» рассеивалась, когда папа забывал смыть с подбородка каплю воздушно-белой пены для бритья или, стянув один ботинок, долго сидел и смотрел на второй, слишком уставший, чтобы разуться, раздеться и идти ужинать.

В остаток той ночи Дане снилась Галкина мать. Она лезла из-под дивана, широко улыбаясь разорванным ртом — они виделись всего раз или два в жизни, и мать тогда показалась Дане миловидной женщиной в бандане из черно-костяных черепов, но теперь она стала окоченевшей, сине-ледяной, хрустально звенела от каждого толчка о половицы. Дана металась от края к краю, пытаясь спрятаться в подушках или простыне, оттянуть эту встречу. Мать приближалась.

Редкие пробуждения не помогали — в комнате стоял сухой жар, как в бане, и Дана пинала ногами влажную подушку, оттягивала насквозь мокрую футболку на груди, стонала. Лешка устал терпеть ее сопение и сбегал за матерью, а та, хмурая и позевывающая, ненадолго появилась над ней, чтобы пощупать лоб, сунуть в подмышку стеклянно-ледяной градусник и уйти досыпать.

А потом началась суета, и Дана слышала ее будто из-под воды, из переполненной кипятком ванны. Расходилась муть перед глазами, бегали и переругивались люди, а Дана распахивала рот, и из него связками пузырей тянулся к свету воздух. Мама собирала детское постельное белье, какие-то тетради и учебники, выгоняла всех в отгороженную шкафами «гостиную».

— Быстро, ну! — слышался грубый голос отца.

Плакала Аля:

— А Дана тоже умрет?

— Почему это?.. — Дана не понимала, спит или почти проснулась, терялась в голосах и мыслях. Кто это сказал? Почему Аля думает, что она умрет? Неужели Галкина мать до нее все-таки доползла?.. И почему так холодно ногам, пальцы немеют, укройте, помогите…

— Потому что Дана ездила к Галке, а у нее… у нее же… — захлебывалась Аля.

Фыркнул Лешка:

— Дурь не неси!

Мать вернулась, злая и заспанная, с отекшим лицом, проступила из бурлящего кипятка. Сунула Дане горьких таблеток на язык, плеснула в рот водой и отошла подальше.

— Галка твоя чем болеет?

— Простудой.

— А серьезно?

— Я карточку больничную у нее не спрашивала.

— Дана, ну разве можно такой быть… — мать злилась, но злость ее была кроткой и безысходной. — И ты не нашла ничего лучше, чем притащить эту заразу сюда? К мелким?

— Ну, у нас же так принято, — температура развязывала язык, и Дана строчила в мать тяжелыми липкими словами. — Замечать проблему в самый последний момент.

Мать вышла. Громыхнула чайником на кухне, вернулась снова, просунула в «детскую» лицо: