Мёртвые звезды

Счет пошел на секунды. Игорь заранее включил резак, нажал клавишу, снимавшую блокировку входного люка — последовавший негромкий лязг показался оглушительным, разнесшимся по всей притихшей станции. Тут же, не теряя ни доли мгновения, Игорь мощным толчком распрямил ноги: одним и тем же движением распахнул люк и вылетел в коридор живой торпедой — трюк, возможный лишь в невесомости.

У лючка — никого. Закрыт, как и положено. Игорь повел резаком вправо-влево, словно тусклым факелом — опять никого. Хотел обернуться, и…

Страшный удар по затылку швырнул его вперед. После такого удара тело должно бы рухнуть, и замереть неподвижно — надолго, а то и навсегда.

Игорь Звездный не рухнул — летел и летел по коридору, так и не выпустив из руки работающий резак. Невесомость…

Глава шестая. Знаете, каким он парнем был?

— Мы же еще не знаем, сколько таких планет, похожих на Землю! А их, может, миллионы! И везде живут существа! И будем летать друг к другу. И получится такое… мировое человечество. Все будем одинаковые.

— Жениться, что ли, друг на дружке будете?

В. Шукшин, «Космос, нервная система и шмат сала»

Где-то и когда-то, без места и времени

Вначале была боль.

Дикая.

Кошмарная.

Непредставимая.

Никаких иных ощущений — ни осязательных, ни звуковых, ни визуальных. Лишь Ее Величество Боль. Безбрежный огненный океан, в котором плавал не Игорь Проскуряков — но некий фантом, смутно сознающий, что должно быть, что возможно и иное, вне боли, существование, — но толком не помнящий о своем безболезненном бытии.

Потом — так ничего и не вспомнив о прежней жизни — он понял, что умер. Умер и превратился в ЭТО. В огромный и корчащийся сгусток раскаленный плазмы. Тут же откуда-то родилось не слово — слова все сгорели в океане пламени, вместе с тем, чем их надлежит произносить и слушать, — родилось понятие: звезда. Он — звезда. Он умер и стал звездой. Так и бывает, со всеми и всегда, и нечего ломать голову: что ждет там, в конце туннеля между миром живых и миром мертвых. Не напрягайте мозг, просто поднимите взгляд к ночному небу. Над вами кладбище. Над вами мириады умерших, сгорающих в адском пламени посреди мертвой черной пустоты. Сгорающих и вопящих от дикой боли. Вслушайтесь в музыку звездной сферы: это хоровой вопль мертвецов…

И когда он осознал, что умер, — сообразил, что все-таки жив. Ему очень плохо, но жив…

Потом вернулись кое-какие другие ощущения — неполные, усеченные, едва-едва, искаженным далеким эхом пробивающиеся сквозь огненную завесу боли: Игорь смутно чувствовал, что с ним что-то делают, но не мог понять — что… И обрадовался: это замечательно, потому что хуже того, что было, ничего уже произойти не могло.

Потом огненная бесконечность стремительно начала уменьшаться — он видел ее приближающиеся со всех сторон границы. Ближе, ближе, ближе — и не осталось почти ничего, звезда стянулась в крохотную, нестерпимо сверкающую точку, тоже очень болезненную, воспринимаемую как игла, воткнутая в нервный узел.

Потом не стало и этого: точка погасла, боль ушла, осталась черная пустота, непроглядная и безмолвная, — и повисшее в ней бесплотное эго Игоря Звездного, не знающего и не помнящего, кто он такой и зачем он тут.

Ничто не происходило, и время исчезло: может быть, вечность схлопывалась в наносекунды, а может быть, мгновения растягивались в эпохи и эры, — он не знал. Висел и удивлялся тому, что никак не может потерять сознание, хотя осознавать ему абсолютно нечего…

Внеземелье, ДОС «Немезида», медизолятор, время не определено

Первое, что он увидел, оказалось женщиной. Нет, не так… ЖЕНЩИНОЙ — изумительной и прекрасной. Совершенной. Наверное, прекраснее ее не было в мире. Впрочем, вполне возможно, что другие, кроме нее, женщины на свете не обитали — какой смысл в их существовании рядом с таким совершенством? — и любые сравнения исключались по определению… Человек, только что открывший глаза, очень мало помнил об окружающем мире.

— У-у-у-ф-ф, — сказала прекрасная женщина, и звук ее голоса был чарующим.

Она провела рукой вправо-влево, внимательно следя за реакцией человека. Констатировала:

— Очнулся… С возвращением, Игореша!

«Барби…» — подумал Игорь Проскуряков. Память возвращалась стремительно — лавиной понятий, слов и воспоминаний. Он попытался сказать то же самое вслух. Не удалось — раздалось нечто невнятное, состоящее лишь из носовых гласных.

Игорь упрямо попробовал еще раз. Вышло чуть лучше, первый слог — «ба» — почти получился, хоть и походил отчасти на «ва».

— Не надо ничего говорить, — посоветовала Барби. — Сейчас — не надо.

Он не внял. Упрямо напрягал гортань, язык, губы — и наконец произнес-таки с трудом, с запинкой:

— Б-бар-би…