Потом они ехали пару километров по узкой, петляющей дороге – не на машине, на двухместном электрокаре, чтобы, упаси господи, не испортить экологию здешних заповедных мест. Вокруг рощицы, перелески, ветряная мельница на холме – вроде бы даже настоящая, не голопроекция. Огромное бревенчатое строение показалось перед глазами неожиданно. Наверное, потому дорога так и петляла, чтобы создать этот эффект неожиданности: въехали на холмик – и вот он, во всей красе, громадный рубленый терем с куполами-луковками, собранный, по слухам, без единого гвоздя, прадедовскими способами. Стрельцов для интереса пытался высмотреть хоть что-то, сделанное из пластмассы, или из железобетона, или из резины, или… Короче, хоть какую-то примету того, что он не в семнадцатом веке. Так ничего и не увидел.
Зато внутри… Внутри подобного здания подсознательно ожидаешь найти тот же стиль: старые иконы и изразцовые печи, деревянную утварь и вышитые рушники… Как бы не так. Внутри терем выглядел не то как звездолет тридцать какого-то века, не то как изображающая его голливудская декорация. Шагни через порог – и перенесешься на пару тысячелетий вперед…
…Хозяин терема ожидал Стрельцова в кабинете. Высокий, статный, хоть и в немалых годах. Львиная грива волос подернута благородной сединой. Лицо, хорошо знакомое любому, имеющему обыкновение смотреть выпуски новостей.
Словами хозяин явно не привык разбрасываться: движением брови отпустил мужчину в штатском, коротким жестом указал Стрельцову на кресло.
Сел сам, и тут же заговорил, – без каких-либо вступительных слов, даже без формального приветствия. Речь звучала не то чтобы с акцентом – с легчайшим на него намеком, словно у человека, долго жившего в России и в совершенстве знающего русский язык – но все же первые в жизни слова произнесшего не на нем.
– Я очень занятой человек, господин Стрельцов. И, надеюсь, ваше объяснение
Говоря, хозяин легонько постукивал по столу стереоснимком – был на нем изображен мальчишка лет двенадцати-тринадцати. Оборотную сторону не видно, но Стрельцов знал – там несколько строк, написанных от руки. Он сам их и написал. А снимок получен в результате десятичасовой блиц-командировки Козерога и Юрика Митько в город Смоленск.
– Особенно меня интересует ваша записка. Я не читаю по-русски, но мне ее перевели, и должен…
Стрельцов перебил его уверенную речь. Перебил с неким чувством глубокого удовлетворения: тебя, наверное, много лет никто не перебивал, так на вот!
– Не читаете? В самом деле? Как же вы умудрились поступить в свое время в Ленинградский университет, господин Моргулис?
Владислав «Гюрза» Дашкевич. Момент истины
Стережной нервничал всё сильнее и сильнее. Он давно уже сообразил, что на крышу «Иглы» мы с ним не поднимемся, но наверняка не понимал, чего я, собственно, выжидаю. Три с лишним часа выжидаю…
Подтверждение о зачислении денег на счет получено, и господину вице-директору очень хотелось со мной распрощаться. Со мной и с гранатой, которую я все чаще перекладывал из руки в руку – пальцы устали прижимать подпружиненный рычажок.
Но я медлил. Не требовал автобус до аэропорта, или вертолет с полными баками, не выдвигал другие излюбленные террористами претензии. Сидел и ждал.
Вице-директорский кабинет был обложен плотно – мышь не проскочит, змея не проползет. Валентин Валерьевич ничуть не льстил своей персоне, когда говорил, что спасать его прибудут специалисты и из Питера, и из Москвы.
Прибыли. Но спасать пока не спешили, такие дела с кондачка не делаются.
Трижды я выходил на связь со штабом контртеррористической операции, слушал предложения, просил время их обдумать. Но так ничего и не надумал.
На четвертый раз из селектора прозвучал знакомый голос:
– Говорит генерал-майор Барсев, заместитель начальника Федеральной Службы Расследований. Сдавайтесь, Дашкевич. Под гарантии жизни и справедливого судебного разбирательства.
– А самолет до Туркестана? Уже не предлагаете?
– Больше предложений не будет. Это последнее. Будет штурм.
Вид у Стережного был жалкий – бледен как смерть, губы трясутся. Не хочешь штурма, гнида финансовая?
– Ваша взяла, вяжите! – сказал я в селектор. – Только уберите из приемной нервных граждан, чтобы не продырявили невзначай. Через десять минут я выйду первым, один и без оружия.
Стережной не верил своему счастью. И правильно, между прочим, делал.
Я надвинулся на него почти вплотную, поднял руку с гранатой – так, что «лимонка» оказалась между нашими лицами. Произнес медленно и задумчиво:
– Детям миллиона надолго хватит… А мне – двадцать пять лет… Меньше за такие дела не светит… Если и выйду когда-то, то стариком… Двадцать пять лет… ни травы, ни моря, ничего, небо в клеточку, друзья в полосочку…
Разжал один палец, второй, третий – и теперь держал гранату двумя: указательным и большим, прижимавшим рычаг.
– Не нада-а-а-а!!! – завопил Стережной. – Не делай! Я найму адвокатов, у меня есть люди в комиссии по помилованию, я…