Мертвый Брюгге

Теперь она уверяла, что завела знакомства. У нее были подруги. Разве она могла жить всегда в таком одиночестве? Однажды она сказала ему, что ее сестра, жившая в Лилле, о которой она прежде не упоминала, заболела. Она захотела повидаться с ней. Она отсутствовала несколько дней. Когда она вернулась, начались снова те же приемы: рассеянная жизнь, отлучки, точно веяние веера, прилив и отлив в судьбе Гюга…

В конце концов в его душу закралось подозрение; он стал следить за ней: он отправлялся вечером бродить вокруг ее дома, точно ночной призрак в уснувшем Брюгге. Он познал скрытый надзор, поспешные остановки, порывистые звонки, теряющиеся в молчаливых коридорах, бодрствование на свежем воздухе до поздней ночи перед освещенным окном, экраном шторы, на которой китайскою тенью мелькает силуэт фигуры, причем каждую минуту кажется, что в действительности их два!

Дело шло не об умершей: очарование Жанны мало помалу околдовало его. и он боялся потерять ее. Не только ее лицо, но ее тело, ее жгучая внешность привлекали его ночью, хотя он видел только ее тень, скользившую по складкам занавесок… Да! он любил ее саму, так как ревновал ее до боли, до слез, когда он сторожил вечером, среди полночного колокольного звона, мелкого дождя, беспрерывного на севере, где облака постоянно переходят в изморось.

Он оставался наблюдать, проходя взад и вперед по небольшому пространству, как по внутреннему двору, громко и бессвязно разговаривал как лунатик, несмотря на возрастающий дождь, тающий снег, грязь, покрытое облаками небо, конец зимы, всю безутешную тоску вещей…

Ему хотелось бы знать, убедиться, видеть… Ах, какая мука! Какова же была душа у этой женщины, причинившей ему столько зла, между тем как та умершая — такая добрая! — казалось, в эти минуты его высшего отчаяния, вырисовывалась среди ночного мрака, смотрела на него милосердным взором луны.

Гюг больше не обманывал себя; он изловил Жанну во лжи, собрал улики; вскоре он понял все, когда вдруг посыпались к нему по обыкновению, принятому в провинциальных городах, письма, анонимные послания, полные оскорблений, иронии, подробностей измены, беспорядочной жизни, о которой он уже подозревал…

Ему называли имена, представляли доказательства. Вот конец связи с женщиной, случайно встреченной, к которому причина, столь понятная вначале, привела его! Что касается ее, он прекратит все; вот и конец! Но как исправить свое собственное падение, свой траур, ставший смешным, свой священный культ и свое искреннее отчаяние, сделавшееся предметом публичного посмеяния?

Гюг приходил в отчаяние. С Жанной все кончалось для него, точно его умершая умирала во второй раз. Ах, сколько он перенес от этой капризной, изменчивой женщины!

Он отправился к ней в последний раз вечером, чтобы разойтись, избавиться от тяжести печали, накопившейся в его душе, по ее вине.

Не сердясь, с бесконечною грустью, он рассказал ей, что ему все известно, и, так как она приняла это свысока, со злобою, с вызывающим видом: "что? что ты говоришь?" — он показал ей доносы, позорные письма…

— Ты настолько глуп, что веришь анонимным письмам? — И она залилась жестоким смехом, показывая свои белые зубы, точно созданные для добычи.

Гюг заметил:

— Ваши собственные приемы убедили меня в этом. Жанна, рассердившись, ходила взад и вперед, хлопала дверьми, рассекала воздух движениями своей юбки:

— Ну, хорошо, если это и правда! — воскликнула она. Затем через минуту она прибавила:

— Впрочем, мне надоело жить здесь, я хочу уехать. Гюг во время ее разговора смотрел на нее. При освещении ламп он снова увидел ее светлое лицо, ее черные глаза, ее волосы фальшивого и искусственного золотого оттенка, столь же фальшивого, как и ее сердце, и ее любовь. Нет! Это не было лицо умершей; но в пеньюаре, с трепещущей шейкой, это была женщина, которая ему принадлежала; и, когда он услышал ее крик: "Я еду!" — вся его душа содрогнулась, погрузилась в глубокий мрак…

В эту торжественную минуту он почувствовал, что наряду с иллюзией миража и сходства он любил ее страстною любовью: это была запоздавшая страсть, грустный октябрь, очарованный случайно распустившимися розами!