Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях

— Кто мог тебя насильственно удерживать в этой скалистой дыре?

— Камальдолянка.

— И ты позволял себя удерживать?

— Я ведь не мог иначе.

— Но тогда ты был до потери рассудка влюблен в нее, так как только этим видом безумия можно объяснить твое бессмысленное пребывание здесь.

— Я — влюблен в мертвую?

— Ты опять со своей… идеей-фикс, — хотел добавить я. Однако взгляд на побледневшее лицо несчастного заставил меня замолчать. И в тот же миг он крикнул: «Вот он!»

Глава 5

Он был там!

Повернув за острый выступ скалы, мы внезапно оказались в самом начале ущелья; перед нами, отделенный от нас пропастью, стоял монастырь; с трех сторон окруженный крутыми, голыми стенами скал, уходящими в небо, а с четвертой стороны средством сообщения с миром служила узкая расселина в скале.

Только участок белой стены с черными воротами в ней и кроваво-красным крестом над ними выдавал здесь присутствие святого места. Я никогда не видел ничего более уединенного, более безутешного!

Кому суждено было войти через ворота в эту юдоль, тому уже не на что было надеяться — не на что!

Однако тропа вела в монастырь, в святое место… всех тех, кто входил через эти ворота, чтобы никогда больше отсюда не выйти; все они, стоявшие когда-то перед этой мрачной дверью, оставляли позади все земные надежды — но все они, без исключения, жили в этом альпийском скиту величайшей и ослепительнейшей надеждой измученного и обремененного заботами человеческого рода: надеждой на безоблачную жизнь после смерти, на духовную близость с божеством и со всеми, которых любили на земле эти заживо погребенные и кого они добровольно покинули, чтобы в назначенный час вместе праздновать блаженное воскресение. Увидев перед собой жилище удалившихся от мира, я не мог сдержать громкого крика ужаса. Фердинанд, стоявший подле меня и с трудом переводивший дух, пробормотал: «Не правда ли, жутко? И в таком жутком месте пережить еще один ужас…» Вне себя я воскликнул: «Зачем ты пришел сюда! Ты ведь болен и постоянно бредишь в горячке! Все, что ты мне рассказал об этом ужасном месте, — не более, чем твои горячечные фантазии!»

— Разве это место — горячечная фантазия? Он там! Все, что я пережил там, было такой же реальностью, как и то, что он сейчас стоит перед нами… А теперь пошли, скоро ночь.

В быстро сгущавшихся сумерках римского летнего вечера мы проделали последний отрезок пути — назад, по внезапно обнаружившейся тропе: она была вырублена прямо в скалах, вдоль пропасти, из глубин которой доносилось журчанье горного ручья. В некоторых местах тропинка была настолько узкой, что в скалу были вбиты железные скобы. Держась за них, мы продолжали наш путь, ощупью продвигаясь вперед, словно паря в сгустившихся потемках над пропастью, между небом и землей.

Путь был таким же страшным, как и цель, которой мы, наконец, достигли и которая, хоты в это и трудно поверить, произвела на меня еще более сильное впечатление, чем все остальное. Ущелье завершалось уступом в скале, на котором как раз хватало достаточно места для поселения: для скита в скиту, прибежища для уединившихся в полном уединении от мира, для склепа в склепе.

Как заколдованный, стоял монастырь на самом краю пропасти: вокруг — непроходимые, застывшие, мертвые скалы, вверху — кусочек неба, а внизу — черная бездна. Таким был здесь мир, и — «се есть мир!»

Святое место в самом деле оказалось брошенным, за что я в душе благодарил небеса. Черные ворота в белой стене с восходящим над ними красным крестом, будь они на замке, превратили бы монастырь в крепость, но они были открыты настежь. Я все же не решался переступить заросший травой порог, хотя ни одна из хозяек этого святого склепа, ни одна из заживо погребенных не могла в гневе изгнать меня.

Я был там, хотя охотнее повернул бы назад, бежал бы. Потому что в момент, когда черные ворота с красным крестом за мной закрылись, я почувствовал себя пленником, заживо погребенным в этом месте… Я смог различить перед собой в ночных сумерках небольшой, утонувший в буйной растительности двор, заросшую травой каменную лестницу, ведущую к высокому монументальному порталу, над которым возвышалось изваяние высотой в человеческий рост в белом торжественном одеянии: изображение святого Ромуальда!

До того времени я даже не подозревал, что статуя может производить такое жуткое впечатление.

Подобно духу места, бледное мраморное изваяние, казалось, парило над входом в дом святого, словно охраняя его в этой глуши.

Медленно поднимаясь вверх по ступенькам, я остановился перед церковной дверью, подумав о том, сколько человеческого горя вместил в себя этот Божий дом, и почувствовал острую жалость к несчастной человеческой жизни.

В этом настроении я забыл о человеке, который меня привел сюда и который пережил здесь что-то таинственное и страшное. Я даже не заметил, что он снова ушел далеко вперед от меня. Уединенность, которая обволакивала меня кладбищенским покоем, вызвала во мне чувство, будто я не смею дышать и ради всего святого должен удержаться от вздохов, чтобы не потревожить духов уединившихся здесь людей.