Мёртвый гость. Сборник рассказов о привидениях

Но что со мной? Еще час назад мне была неприятна вера моего бедного друга в духов, его сбивчивые речи я воспринимал как горячечный бред и чувствовал себя с ним как в присутствии сумасшедшего; но, овеянный таинственным дыханием этого места, я уже начинал верить, что между небом и землей существуют вещи, которые делают наш рассудок беспомощным, как это случилось с моим другом.

Вдруг я чуть не вздрогнул от страха — все вокруг меня оказалось залито тусклым светом!

Мое воображение разыгралось настолько, что страх вызвала даже луна, поднявшаяся во всем своем великолепии над стенами скал и наполнившая своим светом ущелье.

Я все еще стоял на ступеньках лестницы, ведущей в покинутый Божий храм. Некоторое время спустя я все же поднялся наверх, вошел через открытые настежь ворота в святое место, откуда навсегда ушла небольшая община богомольцев, каявшаяся в своих грехах, и где обрели пристанище колючки и чертополох, птицы и дикие звери. В пустые глазницы окон заглядывал месяц, зажигая своим светом похожие на свечи цветы коровяка, которые цвели вокруг лишенного всех своих реликвий высокого алтаря. Образа тоже исчезли, и вместо них на сырой стене, лишенной своего старого убранства, разросся папоротник, скрывая ее за своим зеленым занавесом. Потрескавшийся мраморный пол призрачным эхом отражал мои шаги, спугнувшие большую серую сову, которая, издавая хриплые жалобные звуки, сделала несколько кругов над крестом, под которым молившиеся, вероятно, совершали покаяние. Это было место, где текли слезы, смешанные с кровью, и откуда вздохи и горестные вопли должны были достигать небес.

Я шел дальше.

Я вышел из церкви и остановился перед флигелем. Снова все те же открытые настежь ворота в белой стене, и над ними большими черными литерами — «Resurgemus». [13]

После такой жизни, проведенной в молитвах и покаянии, посвященные безжалостному и мстительному небу, обретшие здесь покой от жизненных страданий будут праздновать когда-нибудь блаженное воскресение.

Я вошел туда и увидел тусклые стены, в длинных узких нишах которых покоились в гробах тела женщин, которые в этом склепе для живых ждали смерти и новой жизни. Ниши шли от пола до потолка; все четыре стены, сверху донизу, были могилами! Каким счастливым должен был казаться момент высшего блаженства — освобождения — всем этим погребенным, когда они наконец-то могли испустить свой последний вздох: «Осанна, осанна! Мы освобождены от жизни!»

На стенах, освещенных лунным светом, мне удалось после некоторых усилий разобрать имена усопших:

Серафина да Соллепардо, отшельница из Камальдолези

Беата да Тиволи

Анжелика да Ферентино

Мария да Поли…

Имена были нанесены черной краской на замурованные гробы, но ни даты рождения, ни даты смерти не были обозначены; указывался только возраст, и что самое ужасное! — многие были стары, очень стары: семидесяти, восьмидесяти, восьмидесяти пяти лет!

Дожить до глубокой старости в этой каменной норе, не видя ничего, кроме бездны под собой, крошечного кусочка эфира над собой и узенькой щелки в скалах, служащей входом и выходом. В моем сознании не укладывалась мысль о возможности такой жизни до восьмидесяти и более лет.

В громадном склепе была заполнена последняя ниша-усыпальница. Судя по свежести надписи, можно было заключить, что последней погребенной здесь была сестра Анжелика.

Похоронила ли ее последняя оставшаяся в живых? Осталась ли она здесь потом как единственная хранительница святого места?

Возможно, последняя монахиня умерла в одиночестве и истлела непогребенной в своей келье? Или она лишилась рассудка в страхе перед одинокой смертью, бросилась в пропасть и разбила голову о скалы? А может, она успела бежать, прежде чем сойти с ума?

Кто мог бы ответить на мои вопросы?

И я пошел дальше…

Через другую, свободно болтавшуюся в проржавевших петлях дверь я попал в ту часть святого поселения, где жили праведные женщины — каждая в отдельном крошечном домике, к которому обязательно примыкал огороженный высокой стеной садик. И в таком смертельном одиночестве жила каждая из них своей собственной жизнью! Белые садовые стены были снабжены небольшими черными воротами с кроваво-красным крестом над ними…

Все сады превратились в восхитительные заросли, которые не оставили следа от дорожек и заняли все пустые кельи. Я насчитал двенадцать домиков и двенадцать садиков. В мертвенном свете луны моему взору предстало нечто совсем необыкновенное: согласно здешнему обычаю, каждая отшельница, вероятно, могла выращивать только один определенный вид цветов — только один! — и только белого цвета! Одна из сестер разводила белые розы, другая — белую таволгу. Третья выращивала белые гвоздики, четвертая — белые левкои, а пятая — белую вербену. В одном саду цвели только белые мальвы, в другом — исключительно белые лилии.