Мёртвый хватает живого (СИ)

Он начал с бойких коротких фраз (поморщился, но не убрал их; пусть привлекут внимание), а далее, в основном тексте, изложил то, каким он видит новый мир, что в нём должно быть, а чего не будет, какие преимущества получат те, кто войдёт в число обновлённых, и написал о том, что те, кто станет бороться с новыми людьми, тоже будут преображены, и всякая борьба лишь ненадолго продлит агонию старого, изжившего себя общества. Осторожно откинувшись на спинку кресла (сильно болела поясница), доктор написал о том, сколько счастья принесёт людям хотя бы то, что обновлённые не будут знать болезней. Он писал — и ему нравилось писать: доктор впервые писал откровенно, прямо, он ведь адресовал свою записку не чиновникам из Миннауки или президенту; он забыл о научном стиле и писал почти художественно. Он звал за собою в новый мир — и он чувствовал, что обращается ко всему человечеству. Он думал, что то, что прошло в истории человечества, было этапом нужным, но уже оконченным, отмирающим и без него, Таволги, и пусть власти предержащие и миллиардеры, назначающие эти власти и устраивающие им предвыборные кампании, и не хотят признать этого отмирания. Владимир Анатольевич видел впереди этап новый, возводящий человека до бога, творящего по образу и подобию и впервые приблизившегося к идеалу в практике жизни, а не на бумаге. Он написал, что те, кто не примет новый мир добровольно, будут включены в него принудительно. Он писал о бессмертии и смерти, о новой науке, о космосе — и о бессилии старого мира перед новым, — и ему казалось, что, даже воюя против нарождающегося мира, пытаясь его уничтожить, приверженцы старого мира неизбежно ощутят красоту нового. Не ту неопределённую красоту, что воспевали Соловьёв и Достоевский, но ту единственную и завершённую, что представляет собою естественный отбор — а следом и искусственный.

Он зачитает утром записку Любе. Или даст прочесть ей на мониторе, уж как выйдет. И при Любе отправит записку в «Живой Журнал», в blog, который он создаёт сию минуту. Псевдоним, пустой набор букв… пароль… так… всё готово, он зарегистрировался. Он выбрал первое попавшееся оформление: какой-то там blur, нейтральные мягкие цвета, чтобы читателям не резало глаза (вообще-то о себе думал, о своей дистрофической сетчатке).

Люба прочитает «предсмертную записку» — и он обменяется с нею несколькими фразами. Будто бы ничего не значащими, но с подтекстом, как в романах Хемингуэя. Нет, не о газе, не о вирусе. Ничего научного. А вроде этого: «Ты не забыла форточку в комнате закрыть и утюг выключить?»

Или они обойдутся без слов (пусть с глубоким подтекстом), а просто возьмутся за руки и отправятся… в газовую камеру, как вчера мрачно пошутила Люба. Примерно так же, наверное, будут шутить генералы и полковники, которым долг повелит командовать «зачистками» старого мира от белолицых представителей мира нового; генералы, с презреньем говорящие о тех, кто не заодно с ними, с генералами и полковниками, но кто называет себя союзниками доктора Таволги и желает биологического и социального переустройства мира способом, выведенным в подвале на ул. Луговой. Пусть шутят!.. С новым миром шутки плохи. Новый мир съест шутника и не поморщится. И съеденный шутник восстанет и сожрёт следующего шутника. Так-то, господа товарищи!

Доктор Таволга скопировал файл на дискету, которую взял тут же, из пачки на столе (в подвале между компьютерами была проведена сеть, но часто зависала, требовала перезагрузки «Windows», и доктор привык доверять старым добрым дискеткам с тефлоновым покрытием, привезённым ещё из Москвы), удалил файл из папки, очистил «корзину» и отключил компьютер. Владимир Анатольевич снова сверил наручные часы на скафандре с часами на контейнере и проверил, что будильник на его часах запрограммирован на 06:30.