Мёртвый хватает живого (СИ)

Владимир Анатольевич помочился в памперсы. Сел на топчан. Спал он на боку — то на левом, то на правом. Больше на правом: слева доканывал его остеохондроз. Спать на животе или спине нельзя было из-за баллонов. «С завтрашнего утра — никаких баллонов! И никакой боли!» Доктор подумал о новом дне, несущем человечеству избавление от болезней, глупых страстей и бюджетного капитализма. Очки немного давили на переносицу.

Уснул доктор так быстро, как засыпают счастливые усталые люди — заветная мечта которых вот-вот исполнится.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЭТО

Глава одиннадцатая

28 октября, понедельник, 6:00. Никита Дурново

Голова у Никиты болела так, будто за ночь выросло у него три или четыре головы, и боль перекатывалась из одной во вторую, из второй в третью, по порядку, а потом вразброс, из третьей в первую, из второй в четвёртую. Никита вытащил из-под себя и откинул одеяло, сел на постели. Обхватил себя руками и стал покачиваться из стороны в сторону. Так оно полегче. Поглядел на сжавшуюся под простынкой Светку. Холодно. Он дотянулся до лампы на тумбочке. Зажмурился от света. Открыл глаза, посмотрел на будильник.

Проснулся он до звонка. Без минуты шесть. То есть на будильнике было шесть девятнадцать, но будильник этот — старый, советский, 1990-го года выпуска, — за сутки набирал отставанья минут на десять.

— Вставай, проклятьем заклеймённый, — сказал Никита, — старший лаборант Дурново!

Старший! Не деньгами, так чинами? Нам денег не надо — работу давай? Если б не Светка, он бы уволился давно. Ну, правда, и квартира. Проклятая неблагоустроенная квартира. Проклятый замызганный институтишко.

— Проклятьем заклеймённый!..

Зазвенел противно, с заржавленным дребезгом, будильник. Никита заткнул его ладонью. Пусть Светка поспит. Когда-то звон будильника был чистым, ровным, но с годами в его корпусе не то ослабела пружина, не то все часовые внутренности проржавели. Ключики в заднице будильника и вправду были ржавыми. В старом доме было слишком влажно. Светка вчера поленилась печь протопить. Во сне он перетянул на себя одеяло, спеленулся им по неискоренимой армейской привычке, а на Светке осталась простыня. Он посмотрел на Светку. «Хорошая девочка. Сделает всё, что ни попросишь. И сготовит вкусный обед, и в постели ублажит так, как тебе нравится, — и водки с тобой попьёт. И не только с тобой. Труповоз?» Никита мало что помнил. Это и лучше, чем помнить. Но и хуже: начинаешь выдумывать.

— Спи. — Он укрыл Светку одеялом. — Институт! Хуже, чем в казарме. Хуже, чем в Бухенвальде. В Озёрлаге. Ладно. Не бывал я в Бухенвальде и Озёрлаге. И хватит уже о «хуже». У меня ещё проклятая уборка. Вот ещё «хуже». И голова раскалывается. И во рту будто мыши ночевали.

Никита перестал качаться, попробовал, как ступни чувствуют пол, слез с дивана и выпрямился. Надо было помедленнее выпрямляться. Все его головы закружились стремительно, как круг разогнавшейся центробежной карусели «Сюрприз», на которой когда-то — тысячу лет тому назад — он, Светка и Владимир Анатольевич, большой любитель «Сюрприза», несмотря на остеохондроз, — кружились в городском саду, — и комната, с диваном, Светкой, лампой, окнами, печным боком, телевизором, ковром, рожками люстры, завертелась вокруг его голов.

Он почувствовал, как бедро его упёрлось в диван. И рука упёрлась в диван. Никита упал на колени, одна рука на диване, другая бессильно шлёпнулась вниз, ударилась костяшками пальцев о ногу. Головы Никиты на время соединились в одну большую голову с открытым ртом. Он склонился к ковру. Из Никиты полилось. Он видел и ощущал, как из него льётся, и думал, что делает плохо, что Светке потом убирать. Но хорошо — не на постель.

«Вся жизнь — просто так…» — «А вот это уже не враньё».

Поднявшись, шатаясь, Никита прошёл на кухню (ударился плечом о косяк, больно), включил электрочайник. «Удивительно, что тут ещё электричество есть. Вот был бы научный муляж: институт не только без канализации, сантехники, горячей и холодной воды, без сигнализации, но и без электроэнергии. Музейная имитация, японский городовой, научных условий девятнадцатого века!»

Чайник щёлкнул, отключился. Никита открыл его: в нём не было воды. Лаборант вздохнул, заглянул в ведро на табурете: воды там было на стакан. От наклона Никиту снова затошнило, и он наблевал в ведро.

— Какой, к сатане мадридскому, чай?… Одно средство. Народное. Клин — клином. Таволга и не разберёт, несёт от меня с похмелья — или свеженьким.