Мертвый ноль

– Довольно наивно представлять себя на месте другого человека, который совсем на тебя не похож, и думать, будто он испытывает такие же чувства, какие в сходной ситуации испытывал бы ты сам, – заметил Джуффин. – Тем более, что у тебя при всем желании вряд ли получится влипнуть в подобную историю. Влюбиться по уши – ладно, допустим. Вполне могу такое несчастье вообразить. Но вряд ли ты в связи с этим подашь в отставку. Максимум – отпуск возьмешь. Дня на три, рассудив, что для очередной любви всей жизни этого более чем достаточно. Но даже отпуском не успеешь воспользоваться, потому что по дороге на, скажем, второе свидание случайно отвлечешься на что-нибудь интересное. А потом – на что-нибудь еще. И вспомнишь о владычице своего сердца только когда она станет гоняться за тобой по городу с лохрийской охотничьей рогаткой…

– А почему именно с лохрийской? – удивился я. – Какой в этом тайный смысл?

– С лохрийской охотничьей рогаткой ходят на диких менкалов, – любезно объяснил Кофа.

– Вот именно, – кивнул Джуффин. – Я имею в виду, снаряды достаточно велики, чтобы пробудить совесть даже в человеке, у которого ее отродясь не было. Будь я покинутой красоткой, стрелял бы в вероломных любовников именно из лохрийской рогатки. И сестрам по несчастью ее бы настоятельно рекомендовал.

– Хорошо, что вы не покинутая красотка! – вдруг рассмеялся Трикки Лай.

– Да, – с достоинством подтвердил сэр Джуффин Халли. – Это счастливое обстоятельство спасло много человеческих жизней. Не сосчитать.

Они, конечно, мгновенно подняли мне настроение, испорченное внезапным острым приступом сострадания – не столько к самому генералу Бубуте, сколько к абстрактному собирательному образу всех несчастных влюбленных, обманутых умными и расчетливыми объектами страсти, за всю историю всех человечеств – чего мелочиться, страдать, так уж страдать. Но о незнакомой пока леди Кайрене Умате и ее названной сестрице я весь день вспоминал с неприязнью. Хотя обычно чужая хитрость вызывает у меня невольное восхищение, как почти любое искусство, в котором я сам не силен.

* * *

Когда по столице поползли слухи, что на краю городского центра, среди заброшенных огородов Ордена Могильной Собаки полным ходом идет строительство каких-то невероятных летающих дворцов, я сперва скандальным тоном спросил Малдо Йоза, почему я, сирота, всегда узнаю такие новости последним, и только потом сообразил, о чем, собственно, речь.

Впрочем, тот факт, что идея построить для шиншийских гостей что-то вроде фрагмента Черхавлы с невидимыми первыми этажами родилась при моем активном участии, включающем протрезвляющее заклинание, безответственные советы и два сломанных в неравной схватке с эскизами карандаша, не спас меня от культурного шока при посещении строительной площадки на этапе финальных отделочных работ. Высокие, узкие, устремленные в небо дворцы из полупрозрачного молочно-лилового камня, связанные в единый комплекс изящными переходами на разных уровнях, выглядели парящими над землей на высоте примерно четырех метров; первый этаж становился видимым только когда открывали одну из входных дверей – очень условно видимым, словно бы сотканным из тумана. Впечатления это не портило, скорее, даже усиливало, по крайней мере, для меня. Оставалось надеяться, что у шиншийцев крепкие нервы, и они не рехнутся, выяснив, что им в этом сумрачном наваждении предстоит жить.

– Это тот уникальный случай, когда невозможно – да, пожалуй, уже и не нужно – провести четкую границу между архитектурой и поэзией, – сказал сэр Шурф, ради совместного любования отделочными работами отменивший ежевечернюю порку Старших Магистров или какие там еще бывают ужасающие Орденские таинства, о которых непосвященным лучше ничего не знать.

А может быть, это не он сказал, а я сам подумал. Поскольку в людных местах нам обоим лучше появляться невидимыми и пользоваться Безмолвной речью, иногда довольно трудно бывает отличить чужую реплику от собственной мысли. И это придает разговору приятный привкус безумия – легкого, необременительного и безопасного, благо прекратить его можно в любой момент.

Впрочем, я и без того был слегка не в себе, потому что представшее нашим глазам зрелище превосходило мои самые смелые представления о красивых зданиях. И еще потому, что я хорошо помнил, как впервые оказался в Ехо, и как потом вернулся сюда после долгого перерыва, и оба раза совершенно одинаково думал, что прекрасней этого города ничего быть не может, а оказалось – еще как может. Вот прямо сейчас, у меня на глазах город становился прекрасней былого себя.

Но больше всего меня изумляло, что я сам отчасти стал тому причиной. Очень странное ощущение: смотреть на парящие над землей рукотворные призрачные дворцы и осознавать, что без твоих корявых эскизов ничего бы не было. Я испытывал по этому поводу не столько гордость, сколько растерянную благодарность судьбе за такой неожиданный подарок. И долго еще потом думал: «Как же мне повезло сделать в это свой вклад!»