Мертвый остров

– Качество мы тебе вечером придумаем. Я велю истопить баню, посидим, помаракуем…

– Алексей Николаич, ты меня ни с кем не спутал?

– Да вроде нет. Ты что, боишься, я стану делать из тебя капорника?

– Ну…

– Какой из тебя доносчик? Смех один. Вот скажи, ты бы меня бросил, кабы я оказался в трудном положении, а ты мог бы помочь?

Голунов молчал, соображая.

– Что, мимо бы прошел? Руки не подал?

– Ну, подал бы…

– А почему про Лыкова тогда плохо думаешь? Я какой был, такой и остался. Хоть надворный советник из Департамента полиции. Временно исправляющий обязанности начальника округа… Опять же, ты мне жизнь спас на войне!

– Ты мне тоже.

– И хорошо! Поэтому слушай. Жить будешь у меня. Пока я при должности, в тюрьме тебе делать нечего. А поскольку Лыков еще не государь и амнистий не выдает, ты остаешься каторжным. Только переходишь в разряд исправляющихся.

– А что я у тебя делать буду? Лакейству не обучен.

– Тут семь человек прислуги. Самовар без тебя есть кому подать.

– Тогда кем я буду? Не понимаю!

– В баньке сообразим, как назвать твою службу. Все, мне пора к смотрителю. А ты поешь сейчас, я им скажу.

Ужин у смотрителя начался натянуто. Шелькинг очень хотел помириться с Лыковым. Ради этого «майор» пошел на расходы, и стол его ломился от яств. Главным блюдом была пара медных фазанов, прозванных так за цвет оперения. Эти вкусные птицы водятся только на Японских островах. Каким-то образом Виктор Васильевич смог их раздобыть. А дорогого гостя он поил настоящей водкой (на Сахалине даже чиновники обычно пьют разбавленный спирт). Лыков смягчился, и ужин прошел по-людски, без скандалов. Миска с ломтями злосчастного хлеба присутствовала на столе, но к ней никто не притронулся. Шелькинг усвоил урок: за все время пребывания Алексея в должности жалоб на качество хлеба больше не было.

Вечером Лыков с Голуновым сидели в раздевальне и пили коньяк. Рядом бесшумно прислуживал Фридрих Гезе: нарезал закуски, подливал в стаканы. Наконец сыщик жестом отослал парня и произнес:

– Рассказывай, Калина Аггеевич.

– О чем? Как заделался каторжным?

– Да.

– Бог так распорядился. Не пофартило…

– А поподробнее?

– Могу. После войны я вышел в отставку. Но с Кавказа не уехал. Сначала был праздношатаем, но деньги быстро кончились. Ну и спутался с контрабандистами.

Лыков расстроился:

– Ах, ну зачем! Ты же дважды георгиевский кавалер!

– Затем, что деньги понадобились. Кунак сел в тюрьму, под следствие. Добрый кунак, за такого в огонь и в воду! И надо было его выкупать. Прокурор и следователь пять тыщ запросили на двоих. Где взять? Я и решил.

– И попался?

– Хуже. Есть такая штука, называется кочующий секрет. Это…

– Знаю. Стражники каждую ночь ставят засаду на новом месте.

– Точно так. Мы на этот секрет налетели. А дурень один, из бакинских татар, взял и выстрелил. И стражника наповал.

Приятели отхлебнули коньяку, помолчали. Потом Лыков осторожно спросил:

– А ты?

– Я лошадей держал.

– Мы тут одни, скажи мне правду. На тебе есть кровь того пограничника?

– Как на духу говорю: нет.

– Слава Богу! Что было дальше?

– Нас повязали. Их двенадцать ружей было – не уйти. Ну и… Вина одного малайки, я его в первый раз в жизни увидел! А разделили на всех. Дали мне пятнадцать лет. Привезли сразу в Воеводскую тюрьму. Знаешь, что это такое?

– Был там недавно.

– Тогда поймешь меня, что я оттуда шепнул коньками[45].

– Пойму. А тут-то как оказался?

– А меня изловили потом, во Владивостоке.

– Так ты до материка дошел?

– Знамо дело. Через Татарский пролив орочены перевезли.

– На какие деньги?

Голунов невесело улыбнулся:

– Я, понимаешь, тогда шибко злой был. На всех. Так что меня перевезли, чтобы я их не убил.

– Ясно. А как обратно вляпался?

– Да как все попадаются? Спьяну, конечно. Жил я там, жил, копил деньги в Россию вернуться. Взял уже билет. Ну… гульнул на радостях… В городе тогда даже тюрьмы не было, сидели на военной гауптвахте. Первым делом послали запрос на Сахалин. Меня опознали по приметам, вернули, добавили четыре года. И дали плетей бывшему дважды георгиевскому кавалеру… Так я стал рецидивистом.

– Понятно. Буду думать.

– О чем?

– О том, что тут можно сделать.

– Со мной? – недобро нахмурился Калина Аггеевич. – Со мной уже ничего не поделаешь. Своими руками жизнь себе сломал, винить некого. Черного кобеля не отмоешь добела.

– Всегда можно что-то сделать! – не согласился Алексей.

– Нет. Это ты по доброте, чтобы не расстраивать… А не бойся! Я про себя всю правду знаю. Помру я на этом Мертвом острове. Без сомнения.

– Но…

– Если ты мне хоть на день, на два жизнь облегчишь – скажу спасибо. Но ты ведь уедешь. А я останусь. И тогда Железный Нос отыграется. Ну и пусть!

– Железный Нос?

– Это каторга так Шелькинга называет. Скверный человек. А какую власть над людьми имеет!

– Погоди расстраиваться. Из тюрьмы я тебя уже извлек. А дальше еще что-нибудь придумаю.

Но Голунов только отмахнулся:

– Что ты меня, как девку, уговариваешь! Ничего уж не вернуть. Ты не император и не Господь Бог, я понимаю. Давай о чем другом покалякаем…