Мертвый остров

Прочие лавки не заслуживали внимания. В Корсаковске существовало всего четыре регулярные улицы. Зато по склонам горы и в соседних падях укрылись слободы. Что там творилось, полиция старалась не замечать. Пристанодержательство и скупка краденого процветали. А еще проституция, игра в карты и подделка записок на водку. Как и всюду, прятались тут и беглые. Деранув из тюрьмы, не все спешили в тайгу: там трудно и голодно. Многие месяцами проживали в слободе, в двухстах саженях от кандального отделения. А по ночам грабили, чтобы заплатить за постой. В мае Фельдман случайно выследил такую шайку. Оказалось, они квартировали через дом от него, дожидаясь удобного момента. Ребята собирались ни больше ни меньше как захватить пароход. И удрать на нем в Америку!

Случались и серьезные преступления. Неизвестные зарезали зимой богатого якута-пушноторговца. А в Третьей Пади убили отставного фельдфебеля, державшего лавку. Эти дела так и не были раскрыты.

Лыков постоянно искал возможность учредить в городе свою агентуру. Как обнаружить лагерь беглых «иванов»? Из кабинета его не найдешь. Но все вокруг были ссыльнокаторжными, настоящими или бывшими. И законы тюрьмы являлись для них обязательными.

Первый человек, кто согласился поговорить с сыщиком, был вольный поселенец Хомутов. Жилистый подвижный старик представлял собой редкий на Сахалине тип. Он прибыл на остров двадцать лет назад. Тогда несколько семейств из Енисейской губернии попросились сюда добровольно, в качестве колонистов. Всего приехало около ста душ обоего пола. Их поселили в Такойской долине, посреди тайги. На долю этих людей выпали страшные лишения… В 1875 году, после двух подряд неурожаев и опустошительного наводнения, колонисты отчаялись. Они попросились обратно на материк. Простейший вопрос разбирался десять лет. Ожидая решения своей участи, неудавшиеся хлебопашцы основали деревню Чибисань, на полпути к брошенному Муравьевскому посту. В 1886-м те, кто дожил, уплыли обратно. Остались только Хомутов и две бабы, вышедшие замуж за сахалинцев. Чибисань опустела, дома в ней разваливались. Хомутов жил в одиночестве возле бухты Буссе, иначе называемой Двенадцатифутовая бухта. Он ловил в ней осетров и продавал богатым горожанам, в основном чиновникам. Еще бил соболей. В Корсаковске старик появлялся редко, только за покупками. Лыков встретил его случайно и купил шкурку соболя за семьдесят пять рублей. Будет подарок Вареньке! Хомутов растрогался. До сих пор такие шкурки у него покупали за «красненькую», и это считалось хорошей ценой… А когда начальник округа позвал его к себе, накормил и подарил плиточного чаю, старик совсем растаял.

Лыков удостоил дедушку длинной беседой и осторожно завел разговор о беглых. Тут и выяснилось, что на вольного поселенца законы каторги не распространяются! То есть он может говорить начальству все, и убивать его за это каторга не велит… Хомутов поведал много интересного о прошлом. Алексей прямо попросил его присмотреть за всем мысом Анива. Власти там нет никакой, что творится – никто не знает. А за Тонино-Анивским хребтом японские фактории, без единого русского глаза вокруг. Хомутов согласился сообщать начальнику обо всех подозрительных людях. После чего взял котомку и исчез.

Вторым стал Буффаленок, он же Фридрих Гезе. Лыков улучил момент, когда они остались в доме одни, и рассказал парню всю историю. О зарезанных «иванах» в Нагасаки, о выявленном начале сахалинской «цепочки». И о подозрении, что конец ее находится где-то здесь.

– Смотри, как удобно! Ихние промыслы по всему побережью. Консульство тут. Корабли рыбацкие тоже. И все шито-крыто. Подданные царя Мэйдзи – народ очень скрытный. Сколько беглых на промыслах ни спрячь, мы о них никогда не узнаем. Там сотни рабочих, с весны до осени. Варят селедку и перерабатывают ее в тук. Шхуны постоянно приходят и уходят. Люди с железными звездами заставляют всех молчать. Сядут «иваны» на какую-нибудь лодку и уплывут. Все, конец песне.

– Что я должен делать? – спросил Федор-Фридрих.

– Для каторги ты свой, уголовный. Более того, чистяк[48], ловкий делец. Ходи, вынюхивай. Но по-умному!

И Буффаленок стал вынюхивать. В частности, он повадился посещать японские шхуны на рейде Корсаковска. Лакея начальника округа принимали там с почетом. Ему передавали для Лыкова небольшие подношения, угощали чаем. Гезе много ходил по городу и заглядывал в тюрьму. Хитрый немец научился делать на своем особом положении гешефты. Он проводил через Фельдмана, а иногда и через Лыкова разные мелкие просьбы ссыльнокаторжных. Брал за это деньги и тут же отдавал их в рост. Вскоре ловкий малый уже поставлял майданщикам карты и даже водку. Надзиратели старались не трогать человека, столь близко стоящего к «султану». Дела лакея процветали. При этом он обстряпывал их как-то особенно изящно, не обижая людей, с обаятельной улыбкой… Странно, но скоро вся каторга стала относиться к Гезе с симпатией, хотя он и был жуликом.