Мертвый остров

Лыков тоже посещал тюрьму. Очень быстро он убедился, что смотритель не на своем месте. Ванька Пан побеседовал с приятелями и рассказал хозяину много дурного о «майоре». Тот командовал тюрьмой не выходя из канцелярии. Арестантов не знал ни по имени, ни тем более по характеру. И потому попал в зависимость от старших надзирателей. Те действовали срамовски и творили что хотели. Сами зачастую из бывших каторжных, они держали арестантскую массу в деспотии. Не трогая при этом «иванов» и даже сотрудничая с ними. По жалобам надзирателей Железный Нос карал и миловал. Довольствие арестантов нагло расхищалось. А Шелькинг, с утра напившись, ходил по округе и искал чей-нибудь «мордофон». Найдя беззащитного каторжника, давал волю кулакам… Потом, довольный, словно выполнил служебный долг, садился за карточный стол. Его постоянные партнеры, Ялозо и Полуянский, обыгрывали незадачливого смотрителя и принуждали его воровать еще больше. Платили за все арестанты. Любой протест карался чрезвычайно жестоко. Ежедневно в тюрьме клали на «кобылу» десятки людей. Также Шелькинг любил в наказание уменьшать хлебные пайки на фунт. Недоданное он складывал себе в карман.

Свежее мясо каторжные едят только по праздникам, по полфунта на человека. Солонины дают больше. Обычно в неделю выходит четыре рыбные варки и три солонинные. Железный Нос приказал кормить тюрьму рыбой пять раз в неделю… Он залез даже в мыльное довольствие. Арестанту полагается в месяц двадцать четыре золотника мыла[49]. Шелькинг крал треть, меняя у поселенцев «экономию» на соболиные шкурки.

Лыков стал было бороться за справедливость в округе, но быстро понял свое бессилие. Отменить наказание, наложенное смотрителем тюрьмы, он не имел права. Только сам мог никого не пороть… Смотрители поселений перестали обращаться к нему с рапортами. Они теперь творили расправу в пределах своих полномочий.

Тогда начальник округа решил разобраться хотя бы с каторжными работами. Там тоже было много злоупотреблений. По вечерам надзиратели отдельных отраслей тюремного хозяйства приходили к смотрителю. Они говорили, сколько и каких рабочих им требуется на завтра. Шелькинг давал распоряжения. Утром надзиратель с выписанным нарядом являлся на раскомандировку и забирал нужное количество людей. Надзиратели всегда завышали испрашиваемые цифры. Выведя людей из тюрьмы, они негласно отсылали излишек на вольные работы, за отдельную мзду. Лыков дважды провел внезапную ревизию и оба раза обнаружил такие мошенничества. После этого выписки лишних рук прекратились.

Удалось несколько уменьшить и наказания. Местный палач Минаев получил от Ялозо приказ: драть, когда Лыков в отъезде. Купеческий сын, человек еще очень молодой, он пошел в палачи с испугу. Чтобы не он боялся каторги, а она его. Так же с испугу и порол – чересчур сильно. Надворный советник переговорил с ним и немного вразумил. Опять же, и совсем без наказаний нельзя… Каторга собрала всякое отрепье, которое иначе не укротишь. В итоге заключилось нечто вроде перемирия: бьют, но в меру. Арестанты вздохнули с облегчением.

Навел Лыков порядок и с уроками. Надзиратели брали на работу всех подряд. Кроме тех, кому трудиться не положено… По инструкции, тюремный доктор делит арестантов на три категории: полносильные, слабосильные и неспособные. На тяжелые работы полагается назначать только полносильных. Это никогда не выполняется. Хотя зависит лишь от каприза надзирателя… В бревнотаски или на строительство дорог – самые тяжелые работы – гоняют и слабосильных, и даже неспособных. Человек надрывается, окончательно слабеет и умирает. А кандальное отделение режется в карты, поскольку для них не хватает конвоя. Денежные арестанты тоже не ходят на работы, а нанимают вместо себя человека из вольных. Надворный советник с помощью добросовестного Фельдмана заставил надзирателей учитывать рекомендации докторов.

Продолжились контры Лыкова с Царем. В очередной его приход три «ивана» опять остались в шапках. Тогда сыщик сорвал с Козначеева картуз, смачно в него высморкался и нахлобучил каторжному на голову, по самые уши. Это был опасный момент. Царь взъярился и едва не набросился на Лыкова. Но – не решился. Сообразил, что второй раз его не помилуют, и струсил. Каторга все поняла, и обаяние «не боящегося смерти» арестанта сильно потускнело.