Мерзкая плоть. Возвращение в Брайдсхед. Незабвенная. Рассказы

— Вот еще, — сердито возразил незнакомец. — Нечего мной командовать, точно я какой-нибудь ваш служка… старый вы сводник.

— Снимите бороду, — сказал отец Ротшильд.

— Снимите бороду, — сказали лорд Метроленд и мистер Фрабник, внезапно появляясь из-за портьер.

Столь дружного натиска Церкви и Государства, притом после целого вечера сплошных неудобств, Саймон не выдержал.

— Ну хорошо, хорошо, — сказал он, — если вам так уж приспичило… только это очень больно, ее бы нужно отмочить горячей водой… уф!

Он подергал черные завитки, и понемногу они поддались.

— Вот, пожалуйста, — сказал он. — А теперь советую, заставьте леди Троббинг снять парик… Работать так работать, чего уж там.

— Я, видимо, переоценил серьезность обстановки, — сказал отец Ротшильд.

— Да кто это, в конце концов? — вопросил мистер Фрабник. — Куда делись мои детективы? Что это все значит?

— Это, — с горечью произнес отец Ротшильд, — это мистер Таратор.

— Никогда о таком не слышал… По-моему, такого и нет в природе. Мистер Таратор, скажи на милость… вы заставляете нас прятаться за портьерой, потом уверяете нас, что какого-то молодого человека с накладной бородой зовут Таратор… Право же, Ротшильд…

— Лорд Балкэрн, — сказал лорд Метроленд, — будьте добры немедленно покинуть мой дом.

— Так как же зовут этого молодого человека, Таратор или нет?… Честное слово, вы все с ума посходили.

— Да, я уйду, — сказал Саймон. — Не воображали же вы, что я вернусь в зал в таком виде? — И правда, лицо его с приставшими к подбородку и щекам кустиками черных волос выглядело по меньшей мере странно.

— Лорд Мономарк сегодня здесь, я не премину поставить его в известность о вашем поведении…

— Он пишет в газетах, — попробовал отец Ротшильд объяснить премьер-министру.

— Я тоже, черт возьми, пишу в газетах, но я не ношу фальшивую бороду и не называю себя Таратором… Я просто не понимаю, что произошло… где мои детективы?… Кто мне наконец объяснит? Вы обращаетесь со мной, как с ребенком, — сказал он. Вот так же бывало на заседаниях кабинета, когда все они толковали о чем-то, чего он не понимал, а на него не обращали внимания.

Отец Ротшильд увел его и с чуть ли не унизительным терпением и тактом попытался открыть ему глаза на некоторые сложности, с коими сопряжена в наши дни работа газетчика.

— Не верю ни единому слову, — твердил премьер-министр. — Все это несерьезно. Вы чего-то недоговариваете. Таратор, скажи на милость!

Саймону Балкэрну вручили его шляпу и пальто и проводили его до порога. Толпа у подъезда рассеялась. Дождь все шел. Саймон зашагал домой, в свою квартирку на Бурдон-стрит. Дождь затекал ему за воротник, смыл с его лица еще несколько черных прядок.

Перед дверью его дома мыли машину; он пробрался между машиной и помойкой, открыл дверь своим ключом и поднялся к себе. Квартира его была как ресторан «Chez Espinosa» — сплошь клеенка и лаликовское стекло; еще несколько довольно смелых фотографий работы Дэвида Леннокса, граммофон (купленный в рассрочку) и великое множество пригласительных карточек на камине. Купальное полотенце лежало на кровати, где он его бросил перед уходом.

Саймон прошел в кухню, отколол кусочек льда из холодильника. Потом приготовил себе коктейль. Потом подсел к телефону.

— Центральная десять тысяч, — сказал он. — Миссис Брэйс, пожалуйста… Алло, говорит Балкэрн.

— Ну, добыли материал?

— О да, материал я добыл, только он не в хронику, это последние новости, на первую полосу. А в колонку Таратора придется вам дать «Эспинозу».

— О черт!

— Прочтете — еще не то скажете… Алло! Дайте последние новости… говорит Балкэрн. Ну-ка, посадите кого-нибудь там записывать… готовы? Начали.

Сидя у стола, покрытого стеклом, потягивая коктейль, Саймон Балкэрн стал диктовать последнюю в своей жизни корреспонденцию.

Сцену массового религиозного экстаза запятая напоминающую негритянские радения у костра в южных штатах Америки запятая можно было наблюдать вчера вечером в самом сердце Мэйфэра, на приеме, устроенном в честь знаменитой американской проповедницы миссис Оранг виконтессой Метроленд, в прошлом достопочтенной миссис Бест-Чедвинд, в ее историческом особняке Пастмастер-хаус точка. Никогда еще в этом великолепном бальном зале не собиралось столь блестящее общество…

Это была его лебединая песня. В мозгу его рождались выдумки одна другой чудовищнее.

…когда достопочтенная Агата Рансибл, стоя рядом с миссис Оранг среди орхидей, дирижировала хором ангелов, по лицу ее струились слезы…