Месье, или Князь Тьмы

Говорят, если беды начинают докучать слишком сильно, то человек смеется. Комедианты ближе всех к самоубийству.

Беда одета в дни, часы,

В места и вещи, и дела,

Беду кидают с поезда,

Выбрасывают в мусоре

С судов и лодок в море -

От глаз, от уст, от рук

Скользит как уголь в печь,

Беда, ненужная нам всем,

Чтобы вернуться вновь

И с мусором воспоминаний,

И с горечью разлук,

С тленом последнего желанья

Под сводом вечного молчанья.

На черном озере луна освещает лодку, груженную тенями — сверкающими курганами винограда. Откуда-то с гор, белых от весеннего снега — звуки охотничьего рога. Я вспомнил о мистере Вальдегуре, учителе музыки Пиа, неудачливом русском князе, который постоянно играл с ней в четыре руки. В общем-то, он музицировал, чтобы заглушить тревожные подозрения. Позднее говорил, будто это было как погружение в податливую толщу звуков, все равно как в снег, в воду, в облака. Рак простаты и так далее… А если и правда он, супостат, супротив суппозиториев, а, доктор?

— Жизнь, — сказал маленький нудный священник, — всегда укажет верное направление; она — всегда на стороне благодати, главное — знать, как ее достичь.

Может быть. Может быть. Но чтобы вкусить благодати, прежде надо научиться жертвовать и отдавать, а этому научиться сложно.

Ах, эта специфическая доброта натужившихся христианских фарисеев, les pincefesses,[148] из которых исторгается такой треск, будто скрипят колышки палаток.

Пиа, последнее Рождество, елка с потускневшим убранством. Трэш в меховой пелерине была похожа на стоящего на задних лапах медведя из бродячего цирка, а Пиа — на пришпоренную маленькую львицу. Та ночь — мертвенный спазм… а потом потрясающая депрессия из-за упреков, раскаянья, стыда. И все же, когда я заболел, она ухаживала за мной, как за своей инвестицией. Нежность охотничьей собаки.

Есть некая тайна в том, что долго повторяемая бессмыслица постепенно обрастает значением, как обрастает пылью иголка, бегущая по пластинке. И в конце концов становится мантрой.

Я всем говорю, что грыжу Блошфорда оперировал французский хирург, оставивший у него в животе пару садовых перчаток — по крайней мере, так он выглядит. Иногда, при определенном освещении, он похож на театрального полицейского, проглотившего горошину в свистке.

Долгий литературный процесс? Представьте, каково было Мелвиллу в годы полного молчания.

Блошфорд совершает почти невозможное — он упрощает реальность. У него нет потребности в однообразии, необходимой творческому человеку. Наверно, я очень ему завидую. Блошфорд! Гр… Гр… Гав! Гав!