Месье, сделайте мне больно

Однако я едва притронулся к еде. Тема разговора и категоричный тон Флоранс создали некоторую неловкость, так что остаток ужина прошел в банальностях, призванных ее рассеять: общие друзья, жестокость времени, продвижение крайне правых, распущенность политиков, последняя книга, которую мы прочли, соперничество фрейдовских школ… Мы были не способны разговаривать на одну и ту же тему более двух минут подряд. Флоранс, казалось, заняла оборонительную позицию. У нее был нервный, прерывистый тон. Я не понимал, что привело ее в такое состояние. Хотела ли она заставить меня забыть о ее нападках на Злибовика с помощью этих пустых рассуждений обо всем и ни о чем? Если только это не последствия усталости или многочасовой разницы во времени, как она утверждала. Как; бы то ни было, ужин начал меня утомлять, и я спешил его закончить.

– А твои пациенты? – спросила она.

– Ничего необычного со времени твоего отъезда – ответил я уклончиво, – рутина продолжительные анализы с одной стороны, а с другой – работа с хроническими неудачниками. Ты знаешь эту песню: неприятности в школе, на работе, в любовных делах, потом безрезультатное лечение и неудавшаяся попытка самоубийства, потом снова реабилитация. Тяжелое время для невротиков…

– А как успехи с твоей клептоманкой?

Вопрос меня удивил, я никогда не говорил ей о клептомании Ольги.

– Это тебе Шарве сказал? Определенно, новости быстро расходятся, – с досадой заметил я.

– Он… немного рассказывал об этом, – пробормотала она.

Ее поведение показалось мне странным. Неужели она хотела скрыть от меня, что они были любовниками? Но она уже вышла из того возраста, когда такие вещи держат в тайне. Словно поняв причину моего удивления, она уточнила.

– Я видела его вчера. Мы должны были закончить кое-какую работу.

– Ты вчера его видела? Я думал, он звонил тебе из Вены. Он там на семинаре до конца недели.

Она сильно покраснела и чуть не опрокинула бокал. В первый раз я видел ее настолько взволнованной.

– Ну, я хотела сказать… по телефону. Он хотел получить уточнения по статье, – пробормотала она, все больше смущаясь.

Она явно лгала Шарве не звонил ей. И я ошибся: они не могли быть любовниками, иначе Шарве не справлялся бы о ней. Причиной замешательства, которое я, как мне казалось, почувствовал во время разговора с ним, было то, что происходило в картеле, а не его интерес к Флоранс. Почему она лукавила? Внезапно в голове у меня промелькнула догадка. Подозрение сначала покачалось мне настолько невероятным, что я хотел прогнать его прочь, но оно лишь укрепилось в моей голове с силой убежденности.

– Это Макс Монтиньяк рассказал тебе, что моя пациентка была клептоманкой? – спросил я внезапно.

Она выглядела так, будто ее ударили.

– О чем ты говоришь? – спросила она бесцветным голосом.

– Ты знала этого типа. Только он мог сказать тебе, что его жена была клептоманкой.

На этот раз Флоранс не выдержала. Избегая моего взгляда, она взяла сигарету и дрожащей рукой зажгла ее.

– Я действительно обсуждал это с Шарзе, – продолжил я, – но это не он тебе рассказал. Ты даже не знала, что он сейчас в Вене.

– Ну и что?

– И что?… Кроме него только два человека были в курсе: Злибо и Монтиньяк. Со Злибо ты в контрах, остается Монтиньяк. Назови кого-нибудь другого.

– Никого другого, – сказала она окрепшим голосом. – Ты прав, я знала Макса… Он был моим любовником.

– Твоим любовником!

– Тебя это шокирует? По-твоему, чтобы мужчина меня заинтересовал, ему нужно проучиться десять лет или полжизни провести на сеансах у психоаналитика. Заметь, – добавила она немного более спокойным тоном, – со всем тем, что у него было, Макс мог бы так и прожить всю жизнь. Тем не менее, он был моим любовником. Я предпочла бы, чтобы ты об этом ничего не знал, из-за его жены. Тем хуже. В сущности именно по оплошности правда обычно выходит наружу. Ты думал, что у меня была связь с Шарве, так? Мы действительно переспали два или три раза, но не более того… С Максом было по-другому, я познакомилась с ним, возвращаясь с конференции в Женеве. Мы сидели рядом в самолете. Он буквально взял меня приступом. Я испытала какое-то животное влечение к нему. В тот же вечер мы переспали.