Месье Террор, мадам Гильотина

Александр вычерпал бадью, в который раз подтер пол и, заметив, что измученный мытьем дядюшка задремал, поспешил в канцелярию Дворца правосудия – разузнать там о судьбе мадам де Жовиньи и пекаря Нодье. Что бы Василий Евсеевич ни говорил, надо отдать должное революционному правосудию: с летр де каше – тайными королевскими приказами о бессрочном заключении – покончено. Французское судопроизводство стало публичным, и все решения трибунала теперь записывались.

В канцелярии Дворца правосудия воняло потом и ветошью, стены украшали Декларация прав и текст конституции. У стойки с трехцветными флагами топталась очередь, которая ждала так покорно и смирно, словно великое множество висевших на стенах списков гражданских прав и свобод не имело к ней ни малейшего отношения. Терпеливо переминался и Воронин, прислушиваясь к писарю, назидательно зачитывающему юному санкюлоту из огромной регистрационной книги:

– Луиза-Катерина-Анжелика Рикар второго августа тысяча семьсот девяносто третьего года привлечена к суду за то, что рукоплескала убийству божественного Марата и говорила: «Он сам учил не жалеть крови». Казнена в тот же день. Распишись вот тут, гражданин. Новые постановления комитетов хочешь купить? Нет? Тогда с тебя пятнадцать су. Свобода, равенство, братство или смерть, гражданин!

Женщине с усталым лицом чиновник сообщил, что ее мужа, дровосека Реми Жансона, судили за то, что у Ансельской заставы тот кричал: «Да здравствует король!» – а на суде пытался оправдаться тем, что был пьян, но суд счел это отягощающим обстоятельством.

– Пятнадцать су, гражданка. Брошюры какие-нибудь нужны? Нет? Привет и братство.

Не всем так «везло». Приговора над бывшим кровельщиком и капралом двадцать девятого пехотного полка в архиве не обнаружилось, и его мать потерянно гладила конторку заскорузлыми, сморщенными от вечной работы руками, пока ее не отпихнули следующие посетители.

Затем Александр выслушал постановления суда над гражданином, агитировавшим против воинского набора, над не присягнувшим конституции священником, над графиней де Сенозан, которая выразила надежду, что вымерзшие виноградники заставят народ отрезветь, и еще над несколькими предателями Отечества. Чем очевидней были победы революции, тем – странное дело! – все больше врагов у нее оказывалось. Если верить вердиктам трибунала, заговоры о восстановлении монархии, попытки заморить французский народ голодом и шпионаж в пользу Англии множились с каждым днем.

Наконец подошла очередь Воронина. Канцелярист монотонно зачитал ему, что мадам Элоизу-Мари-Диану де Жовиньи Даржансон Бойе, бывшую дворянку шестидесяти восьми лет от роду проживавшую в парижской секции Дома коммуны, судили за «аристократические речи», которые она держала в присутствии многих людей в своем квартале. Вышеозначенная аристократка говорила, что Национальный Конвент состоит из воров и убийц. «Признана виновной в речах, клонящихся к посрамлению и роспуску национального представительства и к восстановлению королевской власти. При обыске в доме у нее обнаружили письма, содержащие роялизм и фанатизм. Сын осужденной был эмигрантом. Приговорена к смертной казни и казнена 7 июля 1793 года».

– А кто ее обвинил?

– Фукье-Тенвиль.

– Это понятно. – Фукье-Тенвиль был бессменным общественным обвинителем трибунала. По слухам, он даже ночевал в своем кабинете, урывая от производства смертных приговоров лишь пару часов сна. – А кто сообщил о ее речах-то?

– Гражданин, это французский народ против Элоизы де Жовиньи. Теперь ускоренное судопроизводство. Обвинение рассмотрено трибуналом, признано присяжными справедливым, приговор вынесен. Списки подозрительных лиц дать?

– А еще булочник Батист Нодье. Его казнили в середине июля.

Канцелярист перелистывал страницы гигантского регистрационного списка, напевая под нос:

– Батист Нодье, Батист Нодье… А, вот он! Точно, казнен. – Водя пальцем, зачитал: – «Заявил, что те, кто тоскует по белому хлебу, пусть пеняют сами на себя».

– Что это значит? – обомлел Воронин. – За это его казнили?

– Чего ж тут неясного? Вот трибунал постановил, что тем самым Батист Нодье обвинил революцию в нехватке белого хлеба и выразил желание, чтобы вернулись прежние времена. В приговоре сказано, что данные речи носили ярко выраженный антиреволюционный характер.

– А об этом кто сообщил?

– Донесение анонимное, но булочник на суде от своих слов не отказывался. Напротив, продолжал злонамеренно клеветать, что багет является национальной ценностью Франции наряду с равенством, свободой и братством. Тексты революционных песен с нотами хочешь? Нет? Тогда с тебя за две выписки тридцать су. Да здравствует нация единая и неделимая!

Ошеломленный Александр вышел на улицу. Несчастный пекарь, погибший за то, что сказал очевидное. И знает ли сын мадам де Жовиньи, что его мать казнили?