И если для Льва Толстого или Махатмы Ганди неучастие в войне является императивным требованием94, то с христианской точки зрения участие или неучастие в войне не имеет сотерио-логического (спасительного) смысла. Война не является неким абсолютным злом, неучастие в котором способно обеспечить человеку спасение, а участие – непременно обречь на погибель, или наоборот.
Следовательно, в Православии возможны различные интерпретации в вопросах войны и мира, равно как и во многих других, не менее важных вопросах, которые не входят в круг проблем собственно догматического богословия. То же самое можно сказать о вопросах государственного устройства.
Кстати сказать, многие сторонники видения Иисуса Христа пацифистом приводят в пример Его слова о том, что необходимо отдавать Божие Богу, а кесарю – кесарево, и пытаются с помощью этих слов представить основателя христианства этаким первым анархистом, противником государства, а следовательно, и военной службы как элемента государственной машины. Так, к примеру, считал тот же Лев Толстой, для которого этика ненасилия не только исключала возможность участия в военных действиях, но делала невозможной и службу во многих государственных учреждениях, в частности таких, как суды.
Однако, как представляется, подобная трактовка весьма поверхностна и тенденциозна. В приведенных словах Христа подчеркивается различие природы государства (царства кесаря) и Церкви (царства Бога). Там совсем нет противопоставления этих двух феноменов. Слова Христа отнюдь не означают, что Православию присуще марксистско-ленинское отношение к государству как к «особой машине насилия», которой следует сторониться. Напротив, государственная власть в христианстве всегда рассматривается как власть богоданная, поэтому в евангельской истории (см.: Мф. 17,24–27; Ин. 19,11), а также в апостольских посланиях (см.: Тит 3,1; 1 Пет. 2, 13; 1 Тим. 2, 1–2; Рим. 13, 1–2) подчеркивается почтительное отношение к властям. А в Послании к Римлянам апостол Павел прямо предупреждает:
Иоанн Креститель, которого церковная традиция именует Предтечей (т. е. предшественником) Христа, на вопрос пришедших к нему воинов: «А нам что делать?» – отвечал:
Это, конечно, не значит, что война в христианстве рассматривается как некое благо. Отнюдь нет. Война есть зло, и любое убийство также есть зло. Однако уже позиция раннехристианской Церкви далека от того, чтобы приравнивать убийство по злому умыслу к убийству на войне. Здесь, как и в любом другом случае, степень тяжести греха определяется прежде всего мотивами.
История ранней Церкви знает многих христиан, остававшихся воинами даже после принятия крещения. Многие из них были военачальниками и считали войну нравственно оправданной. В одном из своих посланий святой Афанасий Великий (IV век) писал: «Убивать не позволено, но истреблять неприятеля на войне и законно, и достойно похвалы; почему отличившиеся во бранях удостаиваются великих почестей, и им воздвигаются памятники, возвещающие об их заслугах»96. Интересно отметить, что каноничность (т. е. нормативность) данного послания была подтверждена V и VI Вселенскими Соборами, обладающими в Православии высшим догматическим и каноническим авторитетом. Естественно, речь идет не о войне вообще, а о справедливой войне, то есть такой, на которой приходится силой противостоять нападающему на родную землю врагу.
Но даже такое, казалось бы, вполне однозначное определение не явилось окончательным разрешением проблемы. Кроме того, подобная оценка отнюдь не означала прямого церковного благословения или церковного освящения убийства неприятеля на войне. В том же IV веке авторитетнейший христианский святой Василий Великий в 13-м правиле, считающемся каноничным, установил: «Убиение на брани отцы наши не вменяли за убийство, извиняя, как мнится мне, поборников целомудрия и благочестия. Но, может быть, добро было бы советовать, чтобы они, как имеющие