Елизавета Николаевна Мерова, в широчайшем утреннем капоте, обшитом кругом кружевами и оборками, сидела на небольшом диванчике, вся утонув в него, так что только и видно было ее маленькое личико и ее маленькие обнаженные ручки, а остальное все как будто бы была кисея. Квартира Елизаветы Николаевны, весьма небольшая, в противоположность дому Домны Осиповны представляла в своем убранстве замечательное изящество и простоту; в ней ничего не было лишнего, а если что и было, так все очень красивое и, вероятно, очень дорогое. Квартира ее таким образом была убрана, конечно, на деньги Янсутского; но собственно вкус, руководствовавший всем этим убранством, принадлежал родителю Елизаветы Николаевны, графу Николаю Владимировичу Хвостикову, некогда блестящему камергеру, а теперь, как он сам даже про себя выражался, - аферисту и прожектеру.
Граф в это время сидел у дочери. Он был уже старик, но совершенно еще стройный, раздушенный, напомаженный, с бородой a la Napoleon III и в безукоризненно модной сюртучной паре.
- Как же, chere amie*, ты это утверждаешь!.. - говорил он (даже в русской речи графа Хвостикова слышалось что-то французское). - Как женщина, ты не можешь даже этого понимать!..
______________
* дорогой друг (франц.).
- Я, может быть, и не понимаю; но Петр Евстигнеич говорит, что все это одна фантазия, вздор!.. - возразила ему Елизавета Николаевна.
- Как, вздор? - спросил граф и от досады переломил даже находящуюся у него в руках бисквиту и кусочки ее положил себе в рот: он только что перед тем пил с дочерью шоколад.
- Так, вздор, - повторила она. - Петр Евстигнеич говорит, что надобно сначала первое дело покончить.
- Но оно уже кончено... с неделю, как оно рассмотрено и разрешено... сказал с уверенностью граф.
- А если кончено, так и прекрасно!.. А другое предприятие, Петр Евстигнеич говорит, надобно подождать...
- Для тебя, chere amie, каждое слово твоего Петра Евстигнеича... Oh, diable*... от одного отчества его язык переломишь!.. Тебе он, по твоим чувствам к нему, представляется богом каким-то, изрекающим одни непреложные истины, но другие, может быть, понимают его иначе!
______________
* О, черт... (франц.).
Граф Хвостиков собственно сам и свел дочь с Янсутским, воспользовавшись ее ветреностью и тем, что она осталась вдовою, - и сделал это не по какому-нибудь свободному взгляду на сердечные отношения, а потому, что c'est une affaire avantageuse - предприятие не безвыгодное, а выгодными предприятиями граф в последнее время бредил.
- В сущности, твой Петр Евстигнеич кулак и привык только считать гроши! - присовокупил он вполголоса.
- Пожалуйста, папа, не говорите так, - остановила его дочь. - Я люблю этого человека и не позволю никому об нем дурно отзываться.
Говоря это, Елизавета Николаевна вся вспыхнула даже.
- Что ж, это семейный разговор был... - возразил было граф.
- А я и семейного разговора такого не желаю иметь, - подхватила дочь.
Граф замолчал.
Вскоре затем приехала Домна Осиповна. Елизавета Николаевна очень ей обрадовалась.
- Ах, вот кто это! - воскликнула она, увидав входящую подругу, и, вскочив, как козочка, с дивана, бросилась обнимать ее.
Граф Хвостиков тоже сейчас встал и поклонился гостье; при этом случае нельзя не заметить, что поклониться так вежливо и вместе с тем с таким сохранением собственного достоинства, как сделал это граф, вряд ли многие умели в Москве.
- Ты, однако, - начала Елизавета Николаевна, перестав, наконец, целовать Домну Осиповну, - опять в обновке, в бархатном платье!
- Да, я с болезнью моею и поездкою за границу так истрепала мой туалет, что решительно теперь весь возобновляю его!.. - отвечала та не без важности.
- Постой, постой! - останавливала между тем Мерова приятельницу, не давая ей садиться и осматривая ее с головы до ног. - Но знаешь, ma chere*, платье это тяжело на тебе сидит.
______________
* моя дорогая (франц.).
- Я не нахожу этого, - отвечала Домна Осиповна, не совсем, видимо, довольная этим замечанием.
- Тяжело, - повторила Мерова, - не правда ли, папа? - отнеслась она к отцу.
Граф Хвостиков лукаво усмехнулся.
- "В мои ль лета свое суждение иметь!"{41} - произнес он уклончиво.
- Как вы ни молоды, граф, но все-таки, я полагаю, свое мнение вы можете иметь! - отнеслась к нему с улыбкою Домна Осиповна. - Скажите, тяжело это платье?
- Pardon, madame, je ne comprends pas ce que cela signifie*: тяжело! Тяжело только то, что трудно поднять, но вам, я надеюсь, не тяжело носить ваше платье, а приятно.
______________
* Извините, мадам, я не понимаю, что это значит (франц.).
Граф хотел этим что-то такое сострить.
- Даже очень приятно, оно такое теплое, в нем так уютно, - подтвердила Домна Осиповна.
- Но оно не платье, chere amie, - силилась доказать Мерова, - а драпировка какая-то.
- Хорошо сказано, хорошо!.. О, ты дочь, достойная меня! - подхватил граф (он еще смолоду старался слыть за остряка, и даже теперь в обществе называли его "тупым шилом").
- Поэтому вы, - отнесся он к Домне Осиповне, - прекрасная дорическая колонна, а платье ваше драпри... Vous etes une dame aux draperies!..*
______________