Мешок с костями

Наутро, в девять часов, я наполнил пластиковую бутылку грейпфрутовым соком и отправился в долгую прогулку по Улице, взяв курс на юг. В небе ярко сияло солнце, чувствовалось, что день будет жарким. На озере царила тишина, какая, пожалуй, бывает только после праздничной субботы. Причин тому две: умиротворенность и похмелье. Я видел двух-трех рыбаков, устроившихся довольно далеко от берега, но не услышал ни урчания лодочных моторов, ни воплей барахтающихся в воде детей. Я прошел мимо пяти или шести летних коттеджей. В это время года в них, безусловно, жили, но о присутствии людей говорили разве что купальные принадлежности, сохнущие на поручне, обегающем террасу Пассендейлов, да наполовину сдувшаяся резиновая лодка, привязанная к минипристани Раймеров.

Но принадлежал ли Пассендейлам маленький, выкрашенный серой краской пассендейловский коттедж? И оставались ли Бэтчелдеры владельцами этого необычного круглого дома с панорамными окнами? Этого я знать не мог. За четыре года многое могло измениться.

Я шагал и старался не думать — давний мой прием, которым я часто пользовался, когда еще мог писать книги. Пусть работает тело, а мозг отдыхает: мальчики в подвале свою работу сделают. Я проходил мимо тех мест, куда нас с Джо приглашали выпить и поесть жаркое, иногда сыграть в карты, я впитывал тишину, словно губка, время от времени прикладывался к бутылке с грейпфрутовым соком, стирал пот со лба и ждал, какие же мысли придут ко мне в голову.

Первая оказалась очень даже любопытной: плач ребенка в ночи представлялся мне куда более реальным, чем вечерний звонок Макса Дивоура. Неужели в первый вечер моего пребывания в Тэ-Эр мне действительно позвонил богатый и, похоже, с несносным характером, технократ? И в какой-то момент нашего разговора обозвал меня лжецом (обозвал справедливо, учитывая рассказанную мною байку, но не об этом речь)? Я знал, что все это имело место, но с большей легкостью поверил бы в существование Духа озера Темный След, который, по свидетельству старожилов, давал о себе знать детским плачем. Вот и прозвали его Загадочный плачущий ребенок.

Вторая мысль, пришла она аккурат перед тем, как я допил грейпфрутовый сок, состояла в том, что я должен позвонить Мэтти Дивоур и рассказать о вечернем звонке. Я решил, что желание это естественное, но идея определенно не из лучших. Я прожил на свете достаточно долго, чтобы знать, что не бывает таких простых ситуаций, когда несчастная девушка одна-одинешенька противостоит злобному отчиму, или, как в нашем случае, свекру. Я приехал на озеро, чтобы решать свои проблемы, и мне не хотелось усложнять себе жизнь, вмешавшись в чреватый самыми непредсказуемыми последствиями конфликт между мистером Компьютером и миссис Трейлер. Дивоур погладил меня против шерсти, прямо скажем, погладил энергично, но, возможно, с другими он вел себя точно так же. Такие уж у него манеры. Черт, некоторые вон рвут бретельки бюстгальтеров. И теперь я жаждал его крови? Нет. Не жаждал. Я спас маленькую мисс Красный Носок, я, пусть и случайно, пощупал маленькую, но приятно-упругую грудь момми, я узнал, что девочке дали греческое имя Кира, потому что оно звучит благородно. Хорошего понемножку, иначе можно и зажраться.

В этот момент я остановился — перестал двигать ногами и думать, — осознав, что добрался до «Уэррингтона», большого, смахивающего на сарай сооружения, которое местные жители иногда называли загородным клубом. Наверное, правильно называли, учитывая наличие поля для гольфа на шесть лунок, конюшни, дорожек для верховой езды, ресторана, бара и комнат для проживания: трех десятков номеров в главном здании и восьми или девяти отдельных бунгало. Была в «Уэррингтоне» даже двухполосная дорожка для боулинга, правда, ставить кегли каждой команде приходилось по очереди. Построили клуб в тот год, когда в Европе началась Первая мировая война. «Сара-Хохотушка» появилась на берегу озера чуть раньше.

Длинная пристань вела к зданию поменьше, которое называлось «Бар заходящего солнца». Именно там постояльцы «Уэррингтона» собирались, чтобы пропустить по стаканчику в конце дня (кое-кто заглядывал туда и утром за «Кровавой Мэри»). И посмотрев в сторону бара, я увидел, что мое одиночество нарушено. На крыльце, слева от раскрытой двери, стояла женщина и пристально разглядывала меня.

От неожиданности я аж подпрыгнул. Нервы у меня тогда были ни к черту, и, возможно, причину следовало искать в этом, но, думаю, я подпрыгнул бы в любом случае. Из-за того что стояла она как статуя. Из-за ее невероятной худобы. А главное, из-за ее лица. Вы когда-нибудь видели картину Эдуарда Манча^{1} «Крик»? Так вот, представьте себе это разодранное криком лицо с закрытым ртом и ничего не упускающими глазами, и перед вами возникнет та самая женщина, что стояла в конце пристани, положив руку с длинными пальцами на поручень. Хотя, признаюсь, прежде всего я подумал не о картине Эдуарда Манча, а о миссис Дэнверс.