Месяц Аркашон

Смысла просьбы я не понял. Она хочет сесть в кресло? Нет, хочет, чтобы я просто немного приподнял задницу, оставив голову и ноги как есть. Я подчинился. Она молниеносно расстегнула мне ремень и зиппер, стянула брюки и трусы до колен, сама встала на колени и начала неспешно, со вкусом сосать член. Он был совсем мягкий, и поначалу, когда она перекатывала-перебрасывала его языком и губами, как тряпичного болванчика, я поймал себя на странной злорадной мысли: а вот ничего у тебя и не выйдет. Но Фея, взяв меня рукой снизу за яйца, работала уверенно и умело, иногда поднимая на меня смеющиеся — зеленые с синими звездочками смешков — глаза и даже улыбаясь. Насколько при такой занятости рта можно улыбаться. Дело быстро пошло на лад, и я уже «приподнимал задницу» почем зря и взял ее руками за голову, запустил руки в мягкие русые волосы, но незадолго до извержения вдруг обмяк, сраженный мыслью: она еще и так меня сделала. Вещью на своем корабле.

Я отстранил Женщину-с-большими-ногами, вытащил член и сказал: «Извини. Не надо». «Почему?» — спросила она с веселым удивлением. «Я не готов», — сказал я вопреки очевидности. «Я, понимаешь, еще не совсем вошел в роль», — пришпорил я ахинею. «Завтра», — сказал я. «Ну, завтра так завтра, — усмехнулась Заказчица. — Тогда пошли обедать. Я, как ты понял, голодна».

Возбужденный своей стойкостью, я в кураже потребовал к обеду водки. Погорячился: как русские ее пьют и нахваливают — вновь осталось для меня экзистенциальной, как сказала бы Фея, тайной. Хозяйка беззаботно болтала о пробке на автобане и о том, что на Европу откуда-то издалека движется свирепый ураган, который может рассеяться над океаном, а может и не рассеяться и вдарить в том числе по Аркашону. Меня же водка, которой я, как всегда, поперхнулся, вернула в мрачное настроение. Я вспомнил о Мужских Шагах. Они ведь были, были, эти шаги! И сердце вращалось в сведенном теле, и горло ждало клинка. В это трудно поверить сейчас. На другой стороне стола, на заднем плане роскошная Женщина-кенгуру деловито мажет хлеб сырной пастой. На переднем плане, прямо под носом, расплывчато наклоняется над моей тарелкой черпак с луковым супом. Я закрываю один глаз. Женщина ушла из фокуса, расплылась, зато черпак и рука слуги стали отчетливы, как прямой удар в челюсть.

Вот: реальность. Мне не страшно. Недурные собой и еще не окончательно старые люди на мирном курорте отдают в дорогих декорациях должное ритуалу жратвы. Со столетних тарелок. А вот десять часов назад… «Или Мужские Шаги — это ее затея? — думал я. — Такой домашний спектакль. Пустила слугу топотать по ступенькам, ввела клиента в грогги, а потом добила телефонным звонком? То есть не добила, а как бы наоборот, спасла от безумия. Горстка электромагнитных волн пронеслась сквозь эфир и пробила стену страха. Оказалось, что мир — есть. И оттуда может идти тепло. Но откуда Странная Фея знала — секунду в секунду, — когда нужно звонить?»

— Почему ты позвонила ночью? — спросил я.

— Ой, извини, — Серебристая Фея озарилась румянцем смущения (подозрительным таким, репетированным румянцем). — Пауки приснились… Я тебя разбудила?

— А ты как думаешь?

— Думаю, что разбудила.

— А к чему снятся пауки?

После обеда я вышел прогуляться. Сорвал яблочно-грушевый плод: есть невозможно. День оказался еще светлее и теплее, чем на балконе. Да и вчера было лучше, чем позавчера. Я посчитал — сколько я торчу в Аркашоне? Оказалось, девятые сутки. Три дня была хорошая погода, потом пять дней плохая + сегодня один день хорошая. Оптимистическая статистика. Я подумал, что сегодня могут выступать на пляс Тьер Пухлая Попка и Пьер. Если, конечно, площадь не абонирована каким-нибудь другим заезжим коллегой.

В фонтане напротив мэрии болтали ногами очкастые тинейджеры. Двое рабочих в синих комбинезонах лепили что-то из цемента. Уличный прилавок, сосланный было на зимовку, вновь выдвинулся из стены магазина мороженого. Да, непременно надо навестить старика Пьера и милую Пухлую Попку. Я зашел в «Монопри», купил вина для настроения, конфет для Попки, какого-то консервированного мяса для Пьера и сыра для всех.

Вернулся на «Эдельвейс», посмотрел в пустые окна Женщины-кенгуру, поднялся к себе, увидел кресло (мягкое, бежевое, бесформенное: строгая противоположность верхнему) и захохотал. Потом подумал, что вряд ли она делала Самцу минет в кабинете, когда он восседал в родовом кресле. Из-под стола. Я вспомнил, как она почти перепуганно заглядывала в кабинет, показывая мне дом. Решил утвердить свой контакт с территорией Самца: открыть дверь небрежным рывком.