Месяц за год. Оборона Севастополя

На следующий день она явилась на службу, и сопровождала Марию Федоровну, находилась при ней. Сейчас она шла по дороге с чиновником двора, Грудневым Львом Евгеньевичем. День был солнечный, женщина прикрывалась зонтиком, не спеша обговаривала быт фрейлин. Слева, по дороге, услышала стук копыт, недалеко от них шагом шли верховые. Плещеева чуть напряглась, было бы неправильно обращать внимание на гвардейских офицеров. Она взяла под локоть чиновника, Лев Евгеньевич лишь понимающе улыбнулся. Проказы гвардейцев были известны, эти проиществия с большой историей и выполнялись с необыкновенной выдумкой молодыми аристократами. Правда, она услышала, как охнула Прасковья, и увидела уже спины трёх юнкеров, кавалергардов, скачущих к Царскому Селу.

– Как нескладно всё, – вырвалось у женщины.

Господин Груднев посмотрел на собеседницу, не понимая, в чём дело.

– Не вам, Лев Евгеньевич, не вам … Так о чём мы? О хранении продовольствия дворца, Александра Федоровна очень интересовалась, – продолжился разговор.

Плещеева провела беседу, записывая в блокнотике замечания Груднева свинцовым карандашом. Мысли стали сбиваться, она злилась на собеседника и себя. Но наконец переговоры закончились , и она вернулась домой, где быстрая Прасковья поставила самовар и достала закуски.

– Кто был? На дороге? Чего разохалась? – быстро спросила барыня гувернантку.

– Да так…

– Пашка, хватит! – и Плешеева хватила ладонью по столу, – выведешь меня!

– Да барыня, – и она пригорюнилась, – Трое юнкеров ехали, Голицын, Репнин, да Залепский. Голицын всё отвлекал вашего друга, но он вас заметил, лицо цветом сразу как его мундир сделалось, и они поскакали дальше.

– Да что ж такое, – и от обиды Плещеева заплакала, – и ладно бы правда, Груднев был мой кавалер… А ведь дела обсуждали. Но и винится перед ним не буду! Не стану больше писать, сам пусть думает!

– Точно, точно так, – поддакивала Прасковья, не на шутку испугавшись гнева Плещеевой, и ещё больше чем её слёз.

***

Юнкера оставили лошадей в коновязи, и пешком пошли к дворцу, полюбоваться фонтанами. Было на что посмотреть, это точно! Каскад фонтанов, прекрасные статуи, будто выполненные из золота.

– В Италии только такое видел, – тихо сказал Серж, а Репнин кивнул , соглашаясь, – больше такого нет…

– А в Москве?

– В усадьбе Шереметева бывал, но там фонтанов нет. Съездим к нему, он любит хвастаться коллекцией фарфора. Там занятно.

Голицын пошёл впереди, как человек, бывавший злесь не раз и не два, Залепский суть отстал, и , как бы случайно, к нему подошёл и Репнин.

– Не нужно сразу отчаиваться, и думать, что Ольга Николаевна крутит роман и с другими. Возможно, это просто родственник, или чиновник, – говорил Никита, – Ксения ничего не говорила о том, что Плещеева оказывает кому-либо знаки внимания.

– Ответ не совсем однозначный, ты не находишь?

– Ну да… Напиши, в чем же дело?

– Пожалуй…

После возвращения в квартиру Мишель быстро сел за стол, не сказав ни слова, но наблюдательный Яким принёс бумагу, перо и чернила, и барин принялся сочинять послание. Наконец, всё было готово, конверт запечатан, не розовощёкий и маленький, а рослый и усатый, немало переживший, Купидон понёс это письмо. Даже не на крыльях, а на хозяйской бричке.

Ехал наш вестник любви, культурно, осмысленно. Все видели, едет нестроевой, или денщик по важным делам. Раз так, то серьёзный человек. Царское Село не было проходным двором, и солдатские караулы в будках были здесь нередки, да бы абы кто не потревожил царское семейство. Но вот, потянулись кавалерские дома, и, наконец, он увидел заветный дом за белым забором.

Яким по привычке подтянул свой мундир, приосанился, и позвонил в колокольчик над дверью дома.

– Кто там? – раздался любимый голос.

– Я это, Яким. Открывай, Прасковья.

Заскрипел засов, и открылась дубовая дверь. Перед ним, уперев руки в бока, стояла Паша. За ней кто-то выглядывал, но тут же исчез, заметив, что Яким видит наблюдателя.

– День добрый, Письмо я принес для хозяйки.

– Давай письмо. Здесь постой, жди, – хмуро ответила гувернантка.

– Чаю ему налей, – раздался голос хозяйки, – а письмо сюда неси.

– Спасибо барыня, долгих вам лет, – тут же ответил Яким, отдавая письмо.

Горничная забрала конверт, быстро вернувшись, и привела посланца в столовую.

– Сапоги -то чистые? – спросила она.

– Так чище и не бывает. – охотно объяснил Воинов, – даром, что солдатского покроя, но из лучшей козловой турской кожи, привезённой с самого Константинополя!

– Здоров завирать. Что будешь пить?

– Так водку, конечно.

– Госпожа сказала чай.

– Значит чай, лишь бы в вашем обществе, Прасковья Лукерьевна.

Горничная подошла к горячему самовару, налила из него пышущую жаром воду, затем подлила в ней из заварочного чайника. Чай был готов. Подумав, поставила перед гостем кусок сахара, и щипцы, колоть сахар.

– Однако… – пробуя чай с сахаром, удивился денщик,– сладкий, прямо как вы, Прасковья…

– Хватит, – тихо сказала она,– как барин-то?

– Расстроился, что Ольга Николаевна с кем- то прогуливается, но его Репнин и Голицын успокоили. Письмо написал, я принёс.