Месяц за Рубиконом

Ну и чего мы добились? Виталий погиб. Его сын спасаться отказался. Гибель полусотни Слуг размазали по новостям, и она прошла почти незамеченной, разве что какие-нибудь старички поохали, обнаруживая в некрологах одного кумира юности за другим.

Прежний всего-то убрал ненужные больше инструменты нашими руками. Вначале организовал потешный бунт, рассчитывая…

А на что?

Реально надеялся уничтожить Инсека?

Я подумал и решил, что вряд ли существо, подобное Прежнему, мыслит так мелко. Каждое его действие, вероятно, нацелено на решение множества задач. Попробовать уничтожить Инсека, нейтрализовать или захватить стратега, убить или приручить меня, повысить свой статус среди девяти оставшихся на Земле Прежних. Иван все время был впереди нас, да и сейчас остается.

А у Инсека, пожалуй, точно такой же сложный набор целей и приоритетов. Выжить самому, ослабить или уничтожить Прежних, добиться преимуществ для себя или своей… как это там у них называется… линии.

Мы пытаемся играть на равных с противниками, которые куда больше, чем люди. На Трисгарде мне повезло – я догадался включить энергетический подавитель, и все то кошмарное месиво человеческой плоти вывалилось в обычное пространство, стало ненадолго беззащитным. Но здесь такого устройства нет, в гараже его не спаяешь. Да и Прежние, скорее всего, догадываются, как погибла одна из них.

Мною вдруг овладела безумная тоска.

Я вспомнил тот мир, где Прежние отбили атаку. Где все было так хорошо… хотя бы внешне. Может, стоило принять предложение Мод?

Потом я вспомнил ту Дарину. Пьяную, плачущую, осознающую, что все не так, но не понимающую, почему.

Нет.

Нельзя было туда убегать. Даже вместе с Дариной. Даже если бы Мод согласилась отправить со мной родителей, Милану, Наську, еще десяток друзей-товарищей…

А ведь она бы согласилась! Я был в этом почти уверен.

Что снова возвращает меня к прозрачному кристаллу невероятной ценности, который нельзя даже отнять силой…

Я достал кристалл из комбинезона. Поднял, посмотрел через него на здание церкви, где когда-то венчался Пушкин (а среди гостей, вот же удивительно, вероятно, был Иван – или одна из его человеческих составляющих).

– Это ведь не я тебя создал, верно? – спросил я зачем-то. И сам устыдился глупой мысли – кристалл появился гораздо раньше. – Но ведь ты не зря попал ко мне. Я это понимаю. Мы с тактиком оба это поняли! Ты меня дожидался, ты знал, что я окажусь на Трисгарде…

Кристалл молчал. Камни не разговаривают, даже если они органические и в них закодирована бездна информации.

Впрочем, исчезать из кармана и снова появляться камни тоже не умеют…

Я вздохнул и спрятал кристалл. Безумно хотелось пойти домой. Но я побрел по улице дальше, свернув по Скарятинскому перед Центральным Домом литераторов – на тротуаре шумно и пьяно тусили. Может, писатели всю ночь веселились, теперь никак разойтись не могут?

Я даже улыбнулся этой мысли. Ну разве писатели могут пьянствовать всю ночь напролет, они же интеллигентные люди, творцы!

Ноги словно сами несли меня вперед. Я вышел к скверику, где на бронзовой скамейке сидела бронзовая статуя с бронзовой тростью – памятник писателю Михалкову.

Стоп, а может, я подсознательно сюда и шел? Хотел увидеть старого знакомого, поэтического бомжа Андрея? Михалков ведь не просто писатель, а еще и детский поэт!

Но у памятника никого не было, кроме стоящей поодаль бронзовой девочки с бронзовым букетиком в руках и бронзового медвежонка. Впрочем, среди бронзовых цветов был и один настоящий – ярко-красная гвоздика.

Я постоял минутку рядом, глядя на памятник. Вздохнул.

И пошел дальше.

Чтобы через двадцать метров остановиться перед другим памятником.

Памятник был странный. Плоские бронзовые силуэты безликих людей, а среди них – одна объемная фигура, которая, запрокинув голову, смотрела в небо. Впрочем, и эта фигура была не совсем нормальная, с одной стороны выпуклая, а с другой вогнутая, будто детская формочка для песка.

Ровно в той же позе, что и бронзовая фигура, стоял бомж Андрей.

Стоял и смотрел в небо.

– Эй! – Я замахал рукой, подходя. – Здравствуйте, Андрей!

«Голос мертвых поэтов», как он когда-то себя назвал, медленно опустил голову.

К моему удивлению, он очень коротко постригся и начисто выбрился. Обычно от этого люди молодеют, но Андрей будто, напротив, состарился. На нем были все те же пестрые бермуды, в которых я видел его месяц назад, только теперь они стали гораздо грязнее, и майка-алкоголичка, неожиданно чистая.

Андрей внимательно посмотрел на меня, погрозил пальцем и сказал:

– Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло. Что интересней на свете стены и стула? Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером таким же, каким ты был, тем более – изувеченным?

– Андрей, вы меня помните? – спросил я.

Андрей опять погрозил мне пальцем: