Месма

Ее голос звучал в его сознании холодно и неумолимо, в нем ощущалась совершенно несокрушимая мощь, противостоять которой было не в человеческих силах.

Сейчас рядом с ней Прохор Михайлович ощущал себя жалкой букашкой, бессильной и беспомощной козявкой, которую Августа легко могла раздавить одним своим пальцем за одну секунду…

— Господи… вечно? — смятенно подумал он. — Да за что же? Что я такого сделал…чтобы мучиться вечно?

— Ну как же за что… — Августа выпрямилась и теперь смотрела на него высокомерно-покровительственно, из-под полуопущенных век и с лёгкой улыбкой на устах. Она и при жизни была больше и выше его ростом, но сейчас, когда он бессильно лежал на кровати, стоявшая над его изголовьем Августа виделась ему настоящей гигантшей, возвышавшейся над ним, подобно горной вершине. — Как это за что, Прохор? Ты сам-то подумай… Идут последние мгновения твоего земного существования, мой милый Прохор. Ты уже размышлял над тем, как ты прожил свою жизнь? Или просто ждёшь того мига, когда наступит конец?..

— Н…не… знаю, — только и смог ответить Прохор Михайлович.

— Вот именно! — Августа подняла над его лицом свой необычайно длинный палец. — Ты даже не знаешь… А почему не знаешь? Потому что тебе нечего вспомнить, Прохор. После себя ты не оставляешь ничего — ни хорошего, ни плохого. Всё отпущенное тебе время ты плыл по течению, ты был рабом обстоятельств, их жалкой безвольной игрушкой. И вот…мпришёл твой конец, Прохор. Закономерно и неотвратимо… Жизнь прошла, ты пытаешься оглянуться, чтобы увидеть оставленный тобою след… Глядишь, а и нет его, твоего следа! Так странно, правда? как будто и не жил. А за это надо платить, Прохор. Твои будущие мучения и есть расплата за никчёмно прожитую жизнь. Обижаться не на кого… только на самого себя.

Прохор Михайлович тяжко и часто задышал, ему показалось: сию секунду то, что называют жизнью, вот-вот покинет его обессиленное тело. Он попытался пошевелить рукой, лежавшей поверх тонкого одеяла, однако это ему не удалось: посланный угасающим мозгом импульс только чуть-чуть заставил вздрогнуть его деревенеющие пальцы. Августа понимающе улыбнулась: от ее внимания не ускользнуло даже его столь неуловимое глазом движение.

— Ты врёшь… ты всё врёшь, Августа! — гневно прошептал Прохор. — Свою жизнь я прожил достойно… никому зла не делал… не убивал… не клеветал… не воровал… я чтил все заповеди Божьи… и мне не за что терпеть какие-то там… мучения…

— Неужели? — Августа всплеснула над его телом своими белоснежными руками. — Ты никому зла не делал? А как же те подростки, которых ты усаживал перед своим фотоаппаратом как бы для фотографирования, а на самом деле отвлекал их внимание от смерти, что стояла за их спинами? Или у тебя это называется добром?

— Но я не… убивал!

— Да, не убивал… для этого ты был слишком слаб и никчёмен, ты не мог бы зарезать даже курицу, правда, Прохор? Зато ты отлично помогал мне их убивать, и делал это исправно.

— Это… ты меня… заставила… — с огромным напряжением ответил Прохор.

— Конечно, конечно, это я тебя заставила! — воскликнула Августа со смехом. — Ответ, достойный истинного мужчины! Прекрасно, Прохор! Да, я тебя заставила… Но ты только что упомянул Бога и его заповеди. Это вполне по-людски: люди вспоминают Бога лишь, когда приходит беда, либо перед лицом смерти… И ты такой же. Однако ты забыл, что первейшей Божьей заповедью является то, что ты изначально наделён свободной волей, как и все люди, ты сам принимаешь решения, как тебе поступать, и стало быть, сам несёшь ответственность за свои дела! Ты подводил несчастных детей под мой нож, и ответственен за это только ты! А с какими чувствами ты это делал, никому не интересно… разве только одному тебе! это ведь такое наслаждение — разыгрывать роль страдальца, сопереживающего жертвам, упиваться этой ролью, особенно — в своих собственных глазах!

— Неправда! Это ложь… Если бы я этого не делал, ты убила бы меня… я спасал свою жизнь… я не хотел… Не хотел!

Лицо Августы было бледно и словно излучало леденящий холод. Она посмотрела на Прохора так, что он мгновенно осознал — насколько жалки его оправдания. И сейчас ему подумалось: было бы куда лучше и достойнее, если бы он отказался, и Августа его убила! И ему хотелось кричать от навалившегося на него мучительного раскаяния…О Господи, если бы можно было всё повернуть вспять!

И Прохор Михайлович вдруг увидел их всех, поочерёдно, одного за другим, словно на бегущих кадрах киноплёнки. Всех до единого! Они были такие милые — постарше и помладше; любопытные и настороженные; улыбчивые и насупленные… он увидел их такими, какими они смотрели в объектив его фотоаппарата в те несколько мгновений, что проходили между его выкриком: «Внимание — снимаю!» и тем моментом, когда людоедка хватала их за голову, жестоко убивая их… Он даже имена их отчётливо вспомнил, вспомнил имя каждого, хотя был уверен, что в его памяти не сохранилось ни одного имени! Но теперь оказывалось, что они сохранились… Все до единого!

Они были все такие разные… но у них было нечто общее. Все они были детьми.